Сын Сарбая - [77]

…Как всегда неожиданно, в ущелье появилась группа всадников. Во главе, на кауром жеребце, сидя в мягком кожаном седле, — важный усатый Закир. Новое, сверкающее на солнце светло-коричневое кожаное пальто было расстегнуто, фетровую шляпу, тоже новую, он надвинул до самых бровей. Но ему мало было того, что поля шляпы защищали глаза от лучей солнца, — он и ладонь приставил, вглядываясь в даль. За ним ехали Садык, ветврач, зоотехник, учетчик и члены ревизионной комиссии. Подъехав ближе и сухо кивнув, они спешились, переговариваясь, побрели все вместе, начав осмотр отары. Сарбай, Салима и Дардаке с унылым видом робко поглядывали на этих суровых людей. Редкие слова, которыми обменивались прибывшие, вонзались в уши, как иглы.

— Овцы у них не крупные, не в весе…

— Да, весьма неважная отара…

— А вот посмотрите — явные следы чесотки… и нет ягненка.

— Ой, какие тощие ягнята!

— Да что вы, товарищи! — проговорил один из членов комиссии. — Отара уцелела только потому, что была укрыта и защищена горами. На ветру, в степи, такие овцы не выдержали бы полуголодной зимовки, а эти тощие ягнята погибли бы все до одного.

Уловив последнюю фразу, Дардаке отметил в уме: «Ага, вот, значит, что — ягнят, пока они не окрепли, нельзя пасти на открытой местности». И он полез было за своей тетрадкой, чтобы записать это важное замечание. Но кто-то другой стал говорить, и парнишка навострил уши.

— Имейте в виду, что этот чабан принял овец посреди зимы, принял слабую, пораженную чесоткой отару! — Это говорил Садык. Говорил громко и поглядывал на председателя, как бы ожидая, что тот начнет возражать.

Закир обернулся, посмотрел на однорукого Садыка сердитым взглядом, но неожиданно мягко проговорил:

— Да, благодаря мужеству Сарбая овцы жили, и теперь видите — среди них нет больных. А ягнята… я их что-то не вижу. Что-то их, кажется, маловато.

И опять председателя перебил Садык. Сделав широкое движение рукой и обернувшись к членам ревизионной комиссии, которые стояли, вооружившись блокнотами и карандашами, он сказал:

— Обратите внимание: здесь нет овец, которые оягнились бы поздно. Это значит, что чабаны не жалели сил и не держали отару в загоне. Овцы двигались, хорошо питались… И еще: чабаны ягнят не скрывают — все ягнята пасутся вместе с матками, потому-то их и плохо видно. Начнем считать! Давайте, давайте, пусть двое из вас считают овец, а двое — ягнят. Видите, видите: разделить их нельзя, значит, это матери и дети.

Дардаке был обрадован и удивлен тем новым, что узнал из слов Садыка. Вот, оказывается, как много можно увидеть, если понимаешь поведение животных. «А что хотел сказать Садык-ака, когда уверял ревизоров, что мы не прячем ягнят? Разве есть люди, которые прячут?.. А почему он не говорит о павших ягнятах? Может быть, не догадывается?»

Парнишка краснел и бледнел. Ему хотелось подойти к Садыку и, как тот ему приказал, отрапортовать. Но заведующий фермой сегодня почему-то не смотрит в его сторону, не замечает его, ни разу не улыбнулся. Эти взрослые — их не поймешь. «Наверно, в прошлый свой приезд играл, баловался, а теперь забыл обо всем. Не нужна ему моя тетрадка и я не нужен…»

* * *

Председатель колхоза был явно недоволен тем, что Садык взялся распоряжаться. Будто и не видит, что тут находится он, Закир.

Махнув плеткой в сторону Сарбая, что стоял вдали, исподлобья поглядывая на приехавших, председатель громко сказал:

— Может, спросим сперва тех, кто пасет, а уж потом, чтобы узнать, правду ли говорят, будем считать сами.

Повинуясь движению руки председателя, Сарбай, понурив голову, поплелся к нему. Салима шепнула сыну:

— Это комиссия. Слыхал, что такое? Каждую весну собираются активисты колхоза и оценивают, кто и как провел зимовку… Идем, идем! — И, схватив Дардаке за руку, будто сын собирается убежать, она потащила его поближе к людям.

Закир любил говорить с колхозниками, напуская на себя важность и в то же время как бы и по-товарищески. Вот и сейчас, как старый и старший друг, который хотел бы услышать сокровенную тайну, он взял Сарбая за руку и повел в сторонку. Далеко не повел, остановил шагах в пяти, но вроде бы разговаривал с ним один на один:

— Ну, Сарбай-ака, надеюсь, будешь откровенным? Как ты, считать умеешь?

— Можно сказать, что нет, — вздохнув, проговорил Сарбай.

— Ой-е! Так как же ты, не считая, пас овец?

— Плохо, плохо я пас овец, совсем плохо…

Председателю, видно, не часто приходилось слышать столь откровенные признания. Он пожал плечами, искоса посмотрел на Сарбая и повернулся к членам комиссии:

— Ничего не понимаю! Эх, Сарбай-ака, зачем хитришь? Притворяешься неразумным, неразвитым. Безграмотность в наше время никого не оправдывает. Члены комиссии видят сразу: падежа овец ты, слава создателю, избежал. Плохие овцы, но уцелели почти все… А теперь о другом. Слышишь, Сарбай-ака, о другом тебя спрошу. Не вздумай скрывать — все насквозь вижу! — Он приостановился и заговорил с пристрастностью обвинителя: — Как у тебя, Сарбай-ака, с падежом приплода? Ну-ка, ну-ка, выкладывай! — И, опять оглядев присутствующих, председатель впился глазами в лицо чабана.

Сарбай не мог не заметить издевки в тоне председателя, однако отвечал спокойно, и всем слышно было, что это спокойствие отчаяния: