Сын Ра - [81]

Так случилось и с Мациком. Мы полгода, как «рабы на галерах», по 12 часов в сутки готовили программу выступления (в основном, составленную из произведений собственного сочинения), до блеска отточили все ритмические синкопы, используя в своих «продвинутых» джаз — роковых композициях абсолютно авангардные, еще до нас никем неиспользуемые средства орнаментики и аранжировки, а Мацик своим вокалом, «одним росчерком пера» «смазал» всю нашу работу — очередная комиссия по тарификации Алтайской краевой филармонии, возглавляемая в то время дирижером симфонического оркестра Бураковым (музыканты в оркестре «за глаза» называли его «наш Дураков»), прослушав нас в ноябре 1988 года, вынесла свой безжалостный вердикт: «музыка у рок — группы «Конвой» прекрасна и соответствует европейским стандартам, а вот вокалист Сергей Мациевский не смог донести до слушателя ни одну идею представленного на суд комиссии музыкального произведения». Поэтому мы, уже второй раз в этом году, остались даже без этой скудной ежемесячной зарплаты музыканта краевой филармонии 7 — го разряда, равной на тот период времени 70 рублям. Это обстоятельство, а еще грядущие дебильные гастроли в Кемерово с Михаилом Муромовым подтолкнули меня в декабре 1988 года к окончательному и довольно болезненному (уж больно жалко было своей титанической работы музыканта за эти полгода в группе) решению об уходе из «Конвоя».

Еще большим музыкальным «фруктом» в нашем творческом коллективе был, без сомнения, Марат Рябенко. Марат с отличием закончил теоретическое отделение Барнаульского музыкального училища и до «Конвоя» два года отработал клавишником в культовой в 80 — годы прошлого столетия барнаульской арт — группе Жени Чикишева «Дядя Го». У «Дяди Го», к тому времени, была уже всесоюзная известность в мире рок — музыкантов, и даже Борис Гребенщиков как — то в одном из своих интервью с большим пиететом отозвался о ней. Попала она и в знаменитую, прекрасно иллюстрированную «Антологию рок — музыки», изданную в Москве в 1990 году Артемием Троицким — бессменным организатором рок — фестивалей в Барнауле, проводимых с 1986 по 1989 годы. Поэтому у Марата, одержимого, как и все евреи, безграничным тщеславием, были все основания заболеть «звездной болезнью».

И Марат, надо сказать, почти сразу же, «в полный рост» «зазвездил» в нашем совсем еще не «старом» музыкальном коллективе — думаю, ничуть не хуже Филиппа Киркорова в свое время, храбро атакующего «розовую кофточку».

Как-то раз, Борода, не выдержав на репетиции очередных «звездных» капризов Рябенко, от всей души «зарядил» ему в «бубен», довольно сильно разбив при этом губу. Однако, и этого урока мужского воспитания от Бороды хватило совсем ненадолго — немного поплакав, по — женски тихо пожалев себя, Марат уже на следующей репетиции был, как всегда, в «собственном амплуа» — «звездил» напропалую, по — хозяйски покрикивая на нас, «бедных, несчастных» юристов.

Не успел Рябенко по приглашению Кораблина прийти в «Конвой», как тут же начал, в «лучших» еврейских традициях, «плести» подлые интриги, сталкивая между собой членов коллектива их музыкальными лбами.

Однажды Геша случайно подслушал разговор подвыпивших Марата и Кораблина, вдвоем оставшихся в филармонии после репетиции за любимым «портвешком». Суть разговора состояла в том, что заговорщики задумали провести «масштабную» кадровую перестановку в «Конвое», убрав, для начала, меня и Гешу, и пополнив ряды рок — группы профессиональными музыкантами из училища. «Вот я удивляюсь Кацу, — недоумевал пьяный Рябенко. — Не поймешь, кто он — «лабух» или не «лабух»?! Нотной грамоты не знает абсолютно, даже руку ставит неправильно, но ведь играет, и причем, неплохо играет для дилетанта! Но все равно — его надо убирать; причем, в первую очередь, убирать из нашей группы. Очень, я тебе скажу, вредный человек в коллективе!»

Я передал содержание этого разговора, почти слово в слово, Коле Грибуцкому. Он был просто поражен, узнав, что так фатально, незаметно для себя, утратил всяческий контроль над ситуацией в рок — группе. В то же время он клятвенно заверил меня, что скорее Марат и Кораблин уйдут из «Конвоя», чем я и Геша — кстати, его лучший друг еще со студенческих лет.

Судьба жестоко наказала Марата Рябенко за его эгоизм, зависть и непомерную гордыню — весной 1999 года он повесился в туалете своей однокомнатной квартиры, простояв на коленях в петле (такое ощущение, что он молился перед смертью) больше двух недель. На столе следователь нашел предсмертную записку: «Работа закончена, теперь жизнь потеряла смысл».

Непонятно, чего не хватало этому более чем странному человеку? Папа Марата, генеральный директор крупнейшего в Алтайском крае силикатного завода, сделал все, чтобы его сын был счастлив. Он купил ему отдельную квартиру, машину, шикарный по тому времени синтезатор — портостудию «Yamaha». Рябенко с отличием закончил композиторское отделение Новосибирской консерватории и устроился преподавателем в Барнаульское музыкальное училище, заочно поступив в новосибирскую аспирантуру. Казалось бы, жизнь удалась! Правда, незадолго до самоубийства от Марата ушла уже вторая по счету жена, но, вряд ли, это обстоятельство можно считать серьезным поводом, чтобы свести счеты с жизнью преуспевающему во всем молодому человеку. В общем, я конкретно недоумевал, совершенно не понимая, что еще было нужно этому человеку в жизни.