Сын Ра - [62]

Майор Бухтеев, низкорослый лысый толстяк, похожий на маленького смешного хряка, с бабьей внешностью и голосом «кастрата Фаринелли», сразу же торжественно объявил мне, что, поскольку я — юрист, он будет доверять мне самые деликатные поручения в управлении дивизионом. По большому секрету, доверительно, почти как другу, Бухтеев поведал на «ушко», что очень скоро мне будет поручена весьма ответственная миссия — разобраться с неким сержантом Дзагоевым, который на днях должен вернуться из новосибирского дисбата (авт. — дисциплинарного батальона). Я изобразил радостное лицо от такого беспрецедентного доверия ко мне и заверил майора, что мы с ним, безусловно, «сработаемся», и я сделаю все, что нужно на благо «родному» дивизиону. Педерастическое лицо Бухтеева озарилось радостной улыбкой, и он, как колобок, покатился в казарму похвастаться перед офицерами в канцелярии дивизиона столь ценным кадровым приобретением для своего «потешного» войска. «Он еще не знает, с кем связался, кретин!» — зло подумал я в тот момент и вслед за Бухтеевым вышел из штаба. Там, возле штаба, я увидел еще одного замечательного персонажа из нашего дивизиона — майора Черкасова по прозвищу «Кадет», так как в далеком детстве он закончил московское суворовское училище.

Черкасов своим внешним видом и харизмой был очень похож на генералиссимуса Суворова Александра Васильевича, только «сильно измученного нарзаном». Не было дня, чтобы пьяный «Кадет» не попадал в разные неприятные истории с мордобоем и «членовредом», так что майор Бухтеев давно смирился с неизбежным и безропотно ходил в бийские районные отделения милиции вызволять своего неуемного сослуживца, почти как на работу.

Майора Черкасова очень не любили в казарме. Его изуродованный алкоголем мозг порой совершал такие пируэты, которые совершенно невозможно было предсказать. Особенно страшен был «Кадет», заступивший ответственным или дежурным по полку. А выглядело это примерно так: солдаты в Бийске, в отличие от «правильной» ишимской учебки, после «отбоя» сразу не ложились, а еще некоторое время бродили по казарме, курили и громко трепались. Никто не догадывался, что за дверями казармы в это время зреет самая настоящая буря, свирепое торнадо. Внезапно дверь в казарму открывалась и стремительной тенью в помещение влетала «волшебная» летающая табуретка, как у культового итальянского кинорежиссера Федерико Феллини вдруг, из ниоткуда, в кадре появлялись мотоциклисты, велосипедисты и прочие движущиеся объекты. «Так то Федя Феллини», — скажете вы, а здесь, в казарме, Вова Черкасов — «сам себе режиссер»! Хорошо, если удалось увернуться от летящего табурета, а если нет? Вслед за табуреткой в казарму залетал Сам. Моментально угомонившиеся «хачики» пускались на хитрость — из разных углов казармы они начинали тихо, вполголоса скандировать: «Черкасов — чмо, Черкасов — чмо!» В конце концов, «Кадет» не выдерживал, выхватывал из кобуры пистолет и, бегая, как угорелый, между солдатскими койками, начинал реветь диким голосом: «Да я — чмо, я — чмо, но пусть хоть один пидорас выйдет и скажет мне это в лицо!» На этом шоу, как правило, заканчивалось до очередного дежурства «Кадета».

Удивительно, но всем этим кавказско — азиатским стадом, как, впрочем, и всей Россией, «успешно» управляли всего два еврея: командир части полковник Елсукович и его правая рука — замполит подполковник Коротич. Это было самое настоящее «жидовское царство», как бы его метко окрестил сейчас Федор Михайлович Достоевский, где все руководство вверху было представлено московскими евреями — выпускниками столичных военных училищ, а внизу — спившимися и контуженными, а потому хорошо управляемыми русскими офицерами из Сибири и Урала. Единственной заветной мечтой полковника Елсуковича было побыстрей смыться из «проклятой Сибири», особенно невыносимой после престижной и комфортной службы в ГСВГ (авт. — группа советских войск в Германии). Обещанный ему перевод в Московский военный округ слишком затягивался по совершенно непонятным причинам, что вызывало у Елсуковича частые приступы бешенства, сменяющиеся шумными истериками. Тут явно попахивало тяжелой психиатрической клиникой — такого идиотизма, который устраивал данный командир полка, непосвященному трудно даже себе представить. Стараясь хоть чем — то занять себя (а его семья категорически отказалась переезжать в Бийск, оставаясь жить в Москве), он устраивал солдатам подъемы в 3 часа ночи, абсурдные ночные досмотры в казарме; часами сидел в засаде возле КПП, пытаясь отловить «самовольщиков». Не отставал от него и Коротич, соревнуясь с командиром полка в количестве отловленных после «отбоя» солдат.

Наш «потешный» дивизион, возглавляемый «кастратом» Бухтеевым, насчитывал всего 6 человек и представлял собой «мощную» интернациональную команду: двое русских — я и водитель Саша Шевелев, два азербайджанца — Аладдин и Вагиф, один напрочь «отмороженный» чеченец — Джамалов, один дикий полудурок — тувинец — Саян — Оол. «Картину маслом» вскоре должен был дополнить осетин Дзагоев, возвращение которого из дисбата с таким нетерпением ожидал весь полк. «Ничего, сэржант, скоро придет Дзагоев, он тэбэ покажет!» — пугал меня Аладдин, которого я только что «пропесочил» за какую-то бытовую мелочь. Этот Волшебник из «Тысяча и одной ночи» по совместительству «работал» еще «багдадским вором», пытавшись «обчистить» меня в первую же ночь пребывания в казарме. А дело было так.