В конце концов, думаю я, глядя на Уинкастер-роу, на зеленые лужайки там, где раньше был булыжник, и где сейчас играют дети, ведь сегодня воскресенье, дождь перестал, день накапливает энергию для предстоящей недели, в конце концов добродетель восторжествует. Это предопределено самой. Солнечные лучи пронизывают ветки фуксий, отбрасывая мягкий, волнующийся, колышущийся узор на скошенные лужайки. Дженифер, Хоуп, Хилари и Оливер вернулись — каждый из них — к своей обычной жизни — если можно считать хоть одну жизнь обычной.
Но затем я думаю: нет, битва извечна и ужасна. Мира не будет никогда. Богу не одержать полной, окончательной победы. Горя, страдания, нужды, ужаса и жестокости, существующих на земле, достаточно, чтобы исказить на веки веков в прошлом, настоящем и будущем спокойный, недвижный Лик Божий. Даже будь все это стерто с нашей памяти, все это некогда было, а раз так, простить этого нельзя. Место, где мы обитаем, называется ад, более того, потеха эта бесконечна. Вечный огонь, вечная мука, как обещала Библия. У меня нет для этого сил, и я не верю, что мне будет дано спокойно умереть, уснуть последним сном. Вряд ли мне так повезет.
Солнечные лучи пронизывают ветки фуксий, гуденье пчел затихает. У меня что-то не в порядке со слухом. И тут я осознаю… нет, это поразительно: я вижу! Слух притупился от того, что вернулось зрение. Я прозрела. Меня охватило — сейчас, только что — такое отчаяние, что я исцелилась. Я потеряла последнюю надежду и обрела зрение. Мне же говорили, что я могу это сделать, если захочу. Но как, они не сказали. Сами не знали. Откуда им было знать?
Я бегаю вверх-вниз по ступеням. Я смеюсь. Я плачу. Краски кажутся странными, фантастическими, изменчивыми. Строчки пляшут перед глазами, в них притаился смысл, но пока еще, пока еще я не… Я зову Лоренса; он поражен, он в восторге, он разочарован — все вместе. Хилари выше и худее, чем я ее помню. Хоуп — красивее, Дженифер — более пухлая и бледная. У меня в голове они слились вместе, стали единой женщиной. Женщиной. Но это не так. Теперь они мгновенно распадаются на три существа. Я звоню Элен из кулинарного магазина, той, что была во всем виновата, что так горевала и приносила мне картофельный салат в круглых коробочках; она молчит, онемев от удивления, так же точно, как я, когда вдруг прозрела. Я говорю с матерью: «мама, я невредима. Я, твоя дочь, которая была повреждена, снова невредима». Я звоню в больницу, врачам, окулистам. Раз за разом гудят гудки, визжат тормоза, Лоренс находит номер телефона водителя, который наехал на меня, звонит ему, освобождает его от чувства вины, которое он вообще не должен был испытывать. Тот рыдает в трубку. Я вижу: все довольны, все рады за меня. Улыбки! Я совсем забыла про улыбки — они почти бесшумны.
Как это вышло? — говорят все. Что послужило причиной? Удар? Шок? Шутка? Как я могу сказать им правду? Бог смеется надо мной, швыряя туда и сюда по всей вселенной. Это доставляет Ему особую радость.
