Сын повелителя сирот - [13]

Чон До сел рядом с Джилом, который сосредоточенно что-то рисовал. Возле него лежала раскрытая коробочка акварельных красок. Джил окунал кисточку в стакан с водой фиолетово-зеленого цвета. Он рисовал пейзаж с бамбуковыми зарослями и тропинками, бегущими через каменистые поля. Джил взглянул на Чон До, затем окунул кисточку в воду и провел ею по желтой краске, чтобы выделить поярче бамбуковые стебли.

– Какой же ты тупой, – сказал ему Чон До.

– Это ты тупой, – ответил Джил. – Певица – у вас, зачем возвращаться за мной?

– А я вот вернулся, – сказал Чон До. – Давай ключи.

Ключи от мотоцикла лежали на барной стойке, и Джил бросил их ему.

Затем он покрутил пальцами в воздухе, чтобы ему налили еще. Подошла барменша. На ней было ожерелье Румины. Джил заговорил с ней, затем достал половину оставшихся денег и протянул их Чон До.

– Я сказал ей, что теперь платишь ты, – шепнул Джил.

Барменша налила три стакана виски, потом сказала что-то, что рассмешило Джила.

– Что она сказала? – спросил Чон До.

– Она сказала, что ты кажешься очень сильным, жаль, что трус.

Чон До посмотрел на Джила. Тот пожал плечами.

– Ну, может, я ей сказал, что мы с тобой подрались из-за девчонки. И я одолел бы тебя, если бы ты не выдрал мне волосы.

– Ты все еще можешь выпутаться из этого. Мы ничего не скажем. Клянусь. Мы просто вернемся, как будто ты никуда не сбегал, – проговорил Чон До.

– А что, похоже, что я куда-то бегу? – спросил Джил. – К тому же, я не могу бросить свою девушку.

Он протянул ей рисунок, и она повесила его на стену рядом с еще одним творением, сияя своим красно-белым ожерельем. Прищурившись, Чон До вдруг понял, что Джил нарисовал не пейзаж, а покрытую буйной растительностью карту минного поля.

– Значит – ты бывал на минном поле, – сказал он.

– Мать отправила меня в Мансудэ[8] изучать живопись, – сказал Джил. – Но отец решил, что минные поля сделают из меня мужчину, и нажал на кое-какие рычаги. – Джил усмехнулся при мысли о том, что надо пускать в ход связи, чтобы твоего сына отправили на верную смерть. – А я научился рисовать карты, вместо того чтобы отмечать на них мины.

Говоря об этом, он принялся за следующий рисунок – женщина с открытым ртом, освещенная снизу так, что ее глаза казались темными. Похожа на Румину, хотя невозможно было понять, поет она – страстно и напряженно или кричит перед смертью.

– Скажи ей, что ты выпьешь еще один, последний стакан, – сказал Чон До, протягивая барменше все иены.

– Мне очень жаль, – ответил Джил. – Действительно жаль. Но я никуда не пойду. Считай оперную певицу подарком и передавай ей привет.

– Это твой отец хотел заполучить ее, поэтому мы здесь?

Джил не ответил. Он стал рисовать портрет – себя с Чон До, и каждый держит большой палец вверх. На лицах – показные, фальшивые улыбки. Чон До не дал ему закончить.

– Пойдем, – приказал он. – Ты ведь не хочешь опоздать на караоке в Янгакдо или где вы там, избранные, развлекаетесь.

Джил не шелохнулся. Он вырисовывал мускулы на руках Чон До, делая их слишком выпуклыми, как у обезьяны.

– Действительно, – сказал Джил. – Я пробовал говядину, ел мясо страуса. Я видел «Титаник» и заходил в Интернет уже раз десять. Да, есть у нас и караоке. Каждую неделю там пустует стол, за которым собиралась одна семья, но ее больше нет, они исчезли бесследно, и песни, которые они пели, исчезли из автомата.

– Обещаю тебе, – сказал Чон До. – Вернись, и никто никогда не узнает.

– Вопрос не в том, пойду я с тобой или нет, – сказал Джил. – А в том, почему ты не идешь со мной.

Если бы Чон До хотел сбежать, он мог бы сделать это сотни раз. В конце туннеля достаточно только подняться по лестнице и потянуть дверь на пружине.

– Во всей этой мерзкой стране, – ответил Чон До, – единственное, что имело для меня какой-то смысл, – это корейские девушки, чистящие ноги японкам, стоя на коленях.

– Я могу отвезти тебя в посольство Южной Кореи завтра же. Туда поезд идет. Через шесть недель будешь в Сеуле. Ты им очень пригодишься, настоящая находка.

– Но твоя мать, твой отец, – сказал Чон До. – Их же отправят в лагерь.

– Неважно, как ты поешь караоке, все равно когда-нибудь выпадет твой номер. Это лишь вопрос времени.

– А как же офицер Со? Разве дорогой виски поможет тебе забыть, что он долбит руду в темноте, в Тюрьме 9?

– Из-за него и надо бежать оттуда, – возразил Джил, – чтобы не стать таким, как он.

– Что ж, он просил передать тебе привет, – сказал Чон До, накидывая нейлоновую петлю на шею Джилу и затягивая ее.

Джил опустил стакан с виски.

– Я всего лишь человек, – произнес он. – Просто никто, который хочет исчезнуть.

Барменша увидела ремень. Прикрыв рот рукой, она прошептала: «Хомо джанай».

– Думаю, это переводить не нужно, – сказал Джил.

Чон До дернул ремень, и они оба встали.

Джил захлопнул коробочку с красками и поклонился барменше.

– Соусенджин ни туресарареру йо, – сказал он ей.

Она сфотографировала их на свой телефон, а затем налила себе выпить и подняла стакан за Джила, прежде чем осушить его.

– Гребаные японцы, – сказал Джил. – Как их не любить! Я сказал, что меня похищают в Северную Корею, а ты посмотри на нее.

– Да, посмотри хорошенько, – сказал Чон До и взял ключ от мотоцикла с барной стойки.