Сын из Америки - [4]

Для Зингера характерна бережная, грустная ирония по отношению к своим героям, ум которых порой «не знает возраста тела», но и, сознавая его хрупкость и «неэстетичность», способен дарить им минуты единения с Вечностью и продолжает как бы по инерции регистрировать факты их земного бытия. За этими наблюдениями, несомненно, стоят собственные размышления автора о старости, о ее поразительной порой жизненной цепкости — яркости воображения и богатстве эмоционального мира на краю тьмы. Обостренность внимания к старости, болезни и смерти из-за крепнущего с годами сознания, что за пределами жизни есть истина, куда верней и важней всего, что может дать тело.

Особое место в творчестве Зингера занимают стареющие женщины. Они как бы дополняют инфантильную Шошу, над которой не властно время. Она и остается жить лишь в воспоминаниях героя романа. Они же неизменно одинокие, независимо от того, присутствует ли в их жизни инфантильный муж или сын, и, трогательные в беззащитности своей неиссякаемой женственности и увядшей красоты, живут грезами любви, привычкой к интеллектуальной работе или даром отдаваться жизни во всех ее проявлениях. Именно к этому типу героинь писателя принадлежит Матильда Блок из рассказа «Танец».

Интерес Зингера к загадке любви, пола, условности возраста неизменен, глубок и оригинален, как все его творчество. Достаточно сравнить, может быть, самое слабое его произведение «Шоша» со значительно уступающей ему «Лолитой» Набокова. Об этом свидетельствуют и рассказы сборника «Сын из Америки». Например, «Танец» и два следующих за ним — «Тоскующая телка» и «Ее сын». Прекрасные рассказы на эту тему собраны в сборнике «Старая любовь». Тема дуализма духа и плоти в творчестве Зингера неисчерпаема, как неисчерпаема она и в самой жизни. Лучше всего предоставить слово самому писателю, приведя диалог двух стариков из рассказа «Сеанс». Мучимый простатой герой, готовый «к последней деградации тела», злится, что опять позволил своей знакомой втянуть себя в ее спиритические эксперименты. И пока она помогает ему сменить мокрые брюки на сухие — ее умершего мужа, он с раздражением подводит итог своим собственным духовным исканиям: «Философия — какая? Эротизм — чей?.. Он играл фразами годами и не пришел ни к каким выводам. Все, что произошло с ним, в нем, в Польше и России, на других планетах и в далеких Галактиках, нельзя было свести ни к слепой воле Шопенгауэра или к его, Калишера, эротизму. Нельзя это объяснить ни субстанцией Спинозы, монадами Лейбница, гегелевской диалектикой или монизмом Геккеля. Все это — жонглирование словами. Как хорошо, что он не опубликовал свою писанину. Что толку от этой белиберды? Это ни от чего не помогает. Какая может существовать связь между сексом, памятью и спасением собственного „я“? Как все это укладывается в бесконечное время?..» Но подруга не хочет слушать его брюзжание — она убеждена, что «мы живем вечно и любим вечно».

В сборник включены два рассказа — «Эгоист» и «Собственность», которые затрагивают еще одну очень важную для понимания творчества Зингера тему — его отношение к homo politico. Из всех недугов человеческой души политические страсти представляются писателю самыми противоестественными, уродливыми, разновидностью идолопоклонства, порождающей сталинов и гитлеров. «Homo politico никогда не интересуется истинной верой и честными намерениями. Единственная его цель — принадлежать к побеждающей клике и поддерживать ее. Это совершенно очевидно и так соответствует извечным законам человеческого поведения». Однозначно отношение писателя и к революции как средству исторического прогресса: «Вы не можете помочь человечеству… Тот, кто слишком озабочен судьбой Человека, рано или поздно приходит к жестокости… Перманентная революция столь же возможна, как перманентное хирургическое вмешательство… Выражения вроде „лучший мир“ и „светлое завтра“ представляются мне святотатством над пеплом замученных».

Герои двух названных рассказов — пена русской истории на американском берегу. «Живые трупы» из рассказа «Эгоист» бесславно заканчивают жизнь на чужой земле. А их молодые коллеги из второго рассказа развлекаются свободной любовью, расшатывая устои буржуазной семьи в стране собственников.

Неверие в навязанный социальный прогресс проистекает из отношения к Человеку — венцу Творения, самому Творцу и избранному им народу. Размышления на эти темы лежат в основе творчества Зингера. В рамках предисловия не представляется возможным рассмотреть их с исчерпывающей полнотой. Однако пройти мимо них невозможно. В этой книге удобнее сделать это, оттолкнувшись от рассказа «Новогодняя вечеринка».

Наблюдая за душой литературной компании, меценатом еврейских писателей и художников Борисом Лемкиным, автор вспоминает, что его самого левые ругают за несодействие революции, а сионисты — за нежелание славить еврейское государство и героизм его пионеров. Политика интересует Зингера как характерное проявление состояния Человека на конкретный исторический момент, лишь в отраженном свете отношений Человека с Создателем. Отношения эти непоправимо испортились еще во времена Потопа: обманув надежды Творца, Человек сделал Зло своим главным искусством и балансирует между испорченностью и безумием, извечно стремясь к власти. А «кто носит нож — пустит его в дело, у кого в руках перо — напишет законы, оправдывающие воров и убийц… По моему мнению, род человеческий становится хуже, а не лучше, эволюция идет в обратную сторону. Последний человек на Земле будет одновременно и преступником и безумцем». Евреи же, в отличие от мудрых греков, склонны принимать желаемое за действительное: они убеждены, что Всемогущий любит их больше всего во Вселенной в то время, как он — антисемит. Жестокий и мстительный, Создатель ждет лишь конца срока Договора, чтобы стереть имя Человека в Книге жизни. Обвиняя других в идолопоклонстве, сами они поклоняются идолу справедливости, и на них лежит страшная вина за распространение коммунизма. «Я убежден в одном — здесь на Земле правда и справедливость навсегда и абсолютно вне нашей досягаемости… читайте великие книги… ставьте набойки».