Сын эрзянский - [84]

Степа не забыл, он просто не догадался встать.

— Кто же все-таки научил тебя так рисовать?

— Сам! — сказал Степа.

Школьники засмеялись.

— Посмотрите-ка на него, сам себя научил рисовать! — воскликнул один мальчик.

Степа застеснялся, наклонил голову. Учитель стер с доски рисунок и сказал:

— Когда уроки кончатся, не уходи домой, я с тобой хочу поговорить. На этой доске следует писать, а не рисовать, что тебе вздумается. И писать лишь то, что я скажу.

Басистый голос учителя Степе казался сердитым, да и не только ему. Смех в классе сразу же смолк, сделалось тихо. Степа стоял за партой не шелохнувшись, смотрел вниз.

Когда учитель возвратился к своему столу, рядом сидящий мальчик шепнул Степе:

— Покажет он тебе за самовольство, в другой раз будешь знать, как рисовать на доске. Обязательно поставит на колени, а под колени насыпет гороху.

— Хорошо, если гороху, — подсказал мальчик с задней парты.— А то еще поставит на ореховую скорлупу!..

Как только окончился урок, Степа взял из парты шапку и убежал домой, к деду Ивану, не дожидаясь конца занятий.

Дома Володя с удивлением спросил его:

— Разве вас уже отпустили?!

— Отпустили, — нехотя ответил Степа.

Не мог же он сказать ему, что убежал с урока. Второклассники в школу ходили после обеда, когда первоклассников отпускали по домам. Володя заторопился в школу. Степа пошел во двор к деду и принялся за свою маленькую кадку. Возился он с ней до возвращения Володи из школы. Тот, бросив сумку с книжками, вышел к Степе. Во дворе в это время, кроме него, никого не было. Дед и дядя Проня кончили работу и ушли отдыхать.

— Ты зачем обманул меня? — спросил Володя.— Сказал, что отпустили, а сам, оказывается, убежал.

Степа молчал. Ему и без того было муторно, а тут еще Володя пристает с расспросами. Голос у него пискливый, словно он вот-вот расплачется.

— Чего же ты молчишь? Обманул меня и молчишь. Из-за тебя я пошел в школу на час раньше, — не отставал Володя.

— Учитель хотел меня оставить после уроков, вот я и убежал, — сказал Степа.

— Знаю! — задорно воскликнул Володя и хихикнул. — Учитель велел тебе прийти пораньше, он поставит тебя в угол на колени и подсыпет пшена.

— Врешь, этого он не говорил, — недоверчиво сказал Степа.

— Ты что же думаешь, тебя поставят на мягкую подушку, коли убежал с урока?!

Володя опять хихикнул. Степу раздражал его беспричинный смех. Он положил недоделанную кадочку на настил жердей под навесом и шапкой вытер с лица пот. Пока копался с дедом, он не думал о неприятности в школе. Степе казалось, что до утра учитель обо всем забудет. Значит, не забудет, коли наказал с Володей, чтобы он пришел пораньше. Что же теперь делать? Как избежать гороха или пшена, которыми все его пугают?

— Пойдем играть в догонялки, — предложил Володя.

Но Степе было не до забав. Он словно не слышал его.

— Не хочешь — не надо, и без тебя найду товарища, — обиделся Володя и ушел со двора.

Стало смеркаться. Здесь, под навесом, было совсем темно. Степа посидел на пеньке, которым пользовался дед, когда что-либо тесал топором, и через задние ворота вышел на пустынный огород. Здесь уже все было убрано. Лишь кое-где торчали стебли подсолнуха. Степа не знал, что делать. С Володей играть не хотелось. Зайти в избу — там уж, наверное, знают, что он сбежал с уроков. Разве Володя вытерпит, чтобы не сказать. У него с языка все сыплется, как из дырявого мешка... Степа посмотрел на лес, видневшийся в конце поля. Над ним проплывали темные облака. Где-то там, за лесом, река Бездна, на ее берегу их изба. Дома сейчас, наверно, собираются ужинать. Потом зажгут лучину. Отец сядет плести лапти или возьмет псалтырь, мать с Фимой будут прясть. Волкодав, вернее всего, скулит где-нибудь под крылечком, голодный. Кто его накормит, кроме Степы. Фима ни за что не догадается вынести ему хотя бы холодную картофелину... От этих мыслей Степе сделалось еще грустнее. Все вокруг понемногу тонуло в густеющих сумерках. Заскрипела дверь в сенях, и донесся голос бабушки: «Степа, где ты, иди ужинать!» Степа не отозвался. Он подождал, пока бабушка уйдет в избу, и двинулся через огород к гумнам. За гумнами проходила дорога. По ней Степа направился к лесу. У опушки он поискал знакомую дорогу к дому.

В лесу было темно. Степа шел, то и дело спотыкаясь о торчавшие на дороге корни. Темные кусты орешника в прогалинах между высокими деревьями казались ему фигурами людей. Под ногами шуршали опавшие листья. Он шел довольно долго. Сумерки все сгущались и постепенно перешли в плотную непроницаемую мглу. Теперь уже не видно ни кустов орешника, ни прогалин между деревьями. Осталась только дорога, которую он едва угадывал. Степе было страшновато, но от чего он и сам не знал. Волков он не боялся; дядя Охрем не раз говорил, что волки сами боятся людей. Медведи в этих местах встречались редко. Видимо, страх на него нагоняли непроглядная лесная тьма и неутихающий шум ветра. Не надо было уходить к ночи. Мог бы поспать на гумне в соломе, а утром двинуться. Но теперь уже поздно было жалеть об этом, когда прошел полдороги... Хотя где она, эта половина дороги? Степа шел и шел, не видя конца. Это не полевая дорога, где перед путником всегда маячит край неба. Степа остановился. «Не сбился ли? — невольно подумал он, — долго ли в темноте свернуть на какую-нибудь другую дорогу». Степа снял шапку и долго прислушивался. Лес теперь шумел куда сильнее прежнего. И вдруг среди этого сплошного шума он различил отдаленный лай собаки. «Волкодав! Лает мой Волкодав!» Степа прибавил шагу. Лес вскоре расступился, открыв полоску белесого неба. Выйдя из леса, Степа оказался перед чьим-то сараем, но быстро сообразил, что это сарай Кудажевых. Он почувствовал себя так, словно выбрался из-под непомерно тяжелой хлопковой ватолы. О Волкодаве он вспомнил, лшть когда тот, узнав его, с радостным визгом бросился навстречу.