Сын эрзянский - [63]

Конечно, лучше Охрема никто не может сделать лошадку, это Степа знал и внимательно наблюдал за его ловкими узловатыми пальцами, как они мнут податливую глину. В руках Охрема овцеподобный ублюдок превратился в настоящего коня с выгнутой шеей и кудрявой гривой.

Пока работники отдыхали, дед Охон вывел Дмитрия из избы и подвел ко двору. Двор был почти закончен, оставалось лишь покрыть навесы соломой. Это Дмитрий собирался сделать одновременно с крышей избы. То, что двор стоит в стороне, дед Охон похвалил, но выбора места не одобрил.

— Не нравится мне эта лощинка, которая проходит через двор,— говорил он, указывая на нее трубкой.

Дмитрий неодобрительно кашлянул. Он не мог понять, отчего старик ополчился на то, что ему самому особенно было по душе.

— Отчего же лощинка не нравится? В нее будет стекать навозная жижа из конюшни и коровьего стойла. Во дворе всегда будет сухо.

— Смотри, как бы тут не пошла вода, — заметил старик, тряхнув бородой.

— Откуда же тут взяться воде? — с удивлением спросил Дмитрий.

— Весной из речки. Эта река, поговаривают, очень ненадежная, недаром русские прозвали ее Бездной.

Дмитрий вспомнил, как тонул Степа.

— А ведь правда, есть ли у нее плотное дно? В первый день, как мы сюда переехали, Степа ухитрился свалиться в воду. По пояс ушел в воду, а ногами так дна и не достал.

— Сдается мне, что эта лощинка ни что иное, как старое русло реки, — сказал дед Охон в раздумье. — Как знать, может, эта капризная речка снова потечет по ней. Неудачно ты выбрал, Дмитрий, место для двора.

— Не переносить же сейчас двор на другое место? — огорчился Дмитрий.

— Не сейчас, так после перенесешь, а убрать его отсюда так или иначе придется, — заключил дед Охон. Они снова вернулись в избу.

Без Дмитрия оставшиеся били в три молота — Охрем, Иваж и сын старика Назара, пришедший подменить отца. Степа поднимал четвертый молот и бил по полу по куску глины, стараясь размять его, пока не ударил себя по ноге. Отец отнял у него молот и велел ему уйти, чтобы не путался под ногами. Но Степе надо было вылепить двухспинную киргизскую лошадь. Охремовская красовалась на подоконнике. Лепя свою лошадь, Степа старался сделать так, как у дяди Охрема, но не представлял себе, как должна выглядеть вторая спина. Он переделывал несколько раз, и у него ничего не получалось. В конце концов он бросил глину и со слезами на глазах ушел в избу Назаровых, где мать варила для работников обед.

К середине дня печь была закончена, ее оставили на несколько дней затвердеть. Затем дед Охон с Дмитрием стали класть трубу из сырого кирпича, заготовленного летом. Люди говорят, что для печи без трубы надо меньше дров, Дмитрий же предпочитал сжечь дров больше, но жить в чистой избе. К тому же здесь с дровами было полегче, чем в Баеве, — кругом лес.

После того как трубу вывели на крышу, Дмитрий прорезал в передней части печи полукруглое отверстие для топки, и на этом все заботы о ней были закончены. Оставалось лишь сжечь внутри деревянную форму и понемногу подтапливать, чтобы прокалить печь. Первая топка — торжественный момент в постройке избы. Она приурочивается к какому-нибудь празднику. Нефедовы этот обряд решили провести в михайлов день. С окончанием работ у Марьи стало посвободнее со временем. Она решила до михайлова дня проведать мать. Снег все еще не выпал, хотя было уже морозно. Земля основательно промерзла, река покрылась льдом. Степа вместе с близнецами ходил кататься по льду. Они его вместо имени называли «топляком». Степа сердился за прозвище, но ничего с ними сделать не мог. Как-то раз он пожаловался Иважу, что его обижают Назаровы близнецы. Иваж потрепал брата по волосам и сказал:

— Мне, дружок, стыдно связываться с мелюзгой! А ты сам в отместку прозови их как-нибудь. К примеру, двойняшки-байняшки[10],

Степа пробовал их так дразнить, братья и ухом не повели.

Перед тем как пойти в Алтышево, Марья усадила Степу у Назаровых на лавку и взяла ножницы. Степа догадался о ее замысле и бросился бежать. Но в дверях его поймали близнецы и подвели к матери. Она решительно хватала его за космы и срезала их. Степа кричал, отбивался ногами и руками, но мать неумолимо продолжала его стричь. Близнецы взахлеб смеялись.

Обхватив голову руками, Степа плакал, сидя на лавке. Его не привыкшей к стрижке голове было холодно. А вертевшиеся возле близнецы с издевкой обсуждали, на какой из сторон головы получилось больше лесенок. Они кривлялись перед ним, болтали первые пришедшие на ум глупости. С каким бы удовольствием Степа измолотил бы их обоих! «А что, если я их изобью ночью, когда они заснут?» — подумал Степа и почувствовал при этой мысли даже облегчение. Он перестал обращать внимание на насмешки и до самого вечера строил планы мести. В начале он ударит Петярку, тот позловреднее, а после Михала. Бить лучше всего вальком. Потом он быстро спрыгнет с полатей и побежит в свою избу. А там отец с матерью в обиду его не дадут. И вообще, после этого он не будет спать на их полатях. Пусть сами кормят своих клопов.

Вечером, как и задумал, Степа взял с собой на полати валек и спрятал под подушку, с твердым намерением поколотить насмешников. Но ночью он не проснулся. А утром от его злости не осталось и следа. Он спросил у близнецов, пойдут ли они сегодня кататься на лед. Петярка уставился на него крутлыми, как у вороны, глазами и принялся разглядывать его, словно увидел впервые. Степа передернулся, не стерпел и повторил свой вопрос.