Сын эпохи - [17]
— Какая там байка! Слушай, что Алексей говорит.
— Мы на этой шахте не первый раз. Местные присмотрелись к нам, мы им показались надёжными ребятами, вот они и пригласили меня к себе в культурно-просветительное общество.
— Какое общество?
— Культурно-просветительное.
— Это что такое?
— Это? Это нелегальный центр социал-демократов.
— Кого, кого?
— Социал-демократов.
— А ты что там делаешь? — заинтересовались шедшие рядом.
— Там, в центре, социал-демократы подготавливают сознание рабочих к защите своих прав.
— Как это «подготавливают»?
— Читают запрещённые книжки, газеты, лекции.
— Ты нам об этом никогда ничего не говорил.
— Не всё сразу. — Алексей остановился. — Не всё сразу. На счету этого центра есть серьёзные социальные победы. Это и продолжительность рабочего дня, и ссудо-сберегательная касса, и читальня.
— Ух, ты! — выдохнул Макар Хлякин.
— А в нашем селе ничего такого нет.
— Конечно нет. Откуда ему взяться! Главным условием зарождения такого центра является наличие рабочего класса.
— Хлопцы, а мы кто? Мы кто? — выкрикнул Егор Коваленко.
— Як от прийдемо до села — селяни, а як от будемо до шахти — шахтарi — разъяснил Егору Васыль Овчаренко.
— Лёша, — сказал Федор Осыка, — а можем мы у себя создать такой центр?
— Я думал об этом, — коротко ответил Алексей. — Но у нас нет ядра. Рабочего класса.
День пошёл на убыль, солнце — на отдых. Яркий золотисто-жёлтый закат, не предвещающий на завтра перемену погоды, разыгрался перед взором идущих.
До села оставалось неполных семнадцать вёрст.
— Може, спочинемо? Сьогоднi вже засвiтло не дойдемо — Овчаренко с надеждой глянул в сторону Данилкина. Васыль, конечно же, устал, как и все остальные, но дисциплина у Алексея была крепкая.
— В самом деле, Лёша, отдохнём, а? Завтра, на рассвете, по холодку пойдём, — поддержал Васыля Фёдор Осыка.
— Ну ладно! — согласился Алексей. — Идём! — и первый свернул с дороги к копне свежескошенного сена.
От этого места по степи вилась узенькая тропинка к знакомому хутору, который приютился в низине у плоской балки. Но желающих идти на постой к хуторянам не нашлось, так все и решили заночевать под открытым небом.
— С огнём будьте осторожней, — предупредил Данилкин, — не спалите хуторское сено.
— Васыль! Доставай Фроськин самогон! — обратился Егор к Овчаренко.
— Та, хіба ж його на усіх вистачить! — подпрыгнул Овчаренко и, обведя глазами своих товарищей, вздёрнув плечами, закончил обиженным тоном, — в мене ж тільки одна пляшка, а вас он скільки. Я ж не Ісус Христос, щоб усіх напоїти, нагодувати.
— Доставай, Васыль, доставай! — отозвались, смеясь, товарищи.
— Не жадничай! Мы, Васыль, сами с усами! — и каждый выставил на круг бутылку самогона от Фроськи.
Оранжевая полоска заката ещё долго светилась на горизонте, отчего небо чуть выше него побелело, но и оно по мере того, как затухал закат, темнело, приобретало голубой, тёмно-синий цвет и, наконец, стало совсем чёрным. Одна за другой появились крупные, яркие звёзды, следом — чуть помельче и совсем маленькие, и вот уже тёмное июльское небо всё усеяно ими.
— Боже ж мій, скільки ж душ людських! — вздохнув, сказал негромко, как бы сам себе, Овчаренко, утопая в душистом сене.
— Где? — спросил его Козляков.
— Як де? На небі!
— Какие ж это души, Васыль? Это звёзды! В Библии сказано, что Бог создал звёзды. А ты — души!
— Чому ж тоді кажуть, коли зірка падає, то чиясь душа згоріла?
— Люди чего только не скажут! — отозвался Яков Осыка. — Лёша, — обратился он к Данилкину, — ты вот книжки читаешь всякие, знаешь больше нашего, что это такое, звёзды?
— Ничего особенного я не знаю, — отозвался ещё не дремавший Алексей. — Вот учительница говорила нам, что звёзды — это далёкие миры такие же как наш.
— Дивно! — задумчиво произнес Овчаренко. — Десь є якийсь світ, як ото наш. Усе ж таки дивно. Яке ж воно неозоре. Та чи має кінець? Та чи має початок?
— Вот, смотрите, прямо перед нами крест, — Алексей рукой указал на созвездие Лебедя. — Это небесный Крест. Мой дед называл его Птицей. Бывало, говорил мне: «Погляди, внучек, куда Птица летит?»
— И что? — заинтересовался Емельян Козляков, переводя взгляд с Данилкина на созвездие. — Куда птица летит? — До этого он как-то не присматривался к звёздам. Звёзды, да и звёзды, что с того!
— Если Птица летит на юг, как вот сейчас, значит, лето пошло на убыль. А если Птица летит на север — зиме конец, весна идёт.
— Ишь ты! — повертел головой Козляков.
— А вот это, — Алексей указал на Большую Медведицу, — это Большой Ковш. Ещё дед мой слышал, как проходившие нашим селом чумаки ковш называли Чумацким Возом.
Едва забрезжил рассвет, нетерпеливые быстренько поднялись, остальные, открыв глаза, долго потягивались, зевали и ещё глубже зарывались в сено — ночь была душной, но к утру заметно посвежело.
— Лёша, идите. Мы позорюем, сами дойдём, — сонным голосом пробурчал кто-то, с головы до ног укрытый сеном.
— В самом деле, поддержал Егор Коваленко, правая рука Данилкина, — пусть позорюют.
Алексей не возражал.
Родные места, казалось, сами бежали навстречу идущим. Вот зубчатая полоска Большого леса, вот блеснул причудливый изгиб реки, вот с холма уже виден синий купол сельской церкви, вот и само утопающее в садах село, до которого осталось рукой подать.
