— Есть! — слышу я свой голос и вскакиваю. Прибегает запыхавшийся Ненов:
— Дозвонился. Сейчас приедут.
— Приедут! — сердито говорит мужской голос. — Почему не вызвали нашего врача?
Это Василев, парторг. Черноглазый, черные волосы торчком, всегда хорошо одет, в рубашке с галстуком. Не знаю, кем точно он работает, но знаю, что парторг. В экспедицию он заглядывает редко, а вот сейчас пришел.
— Что с Апостолом?
— Припадок, товарищ Василев, — объясняет Ненов и начинает застегивать пиджак. Его глаза в крапинку смотрят прямо в глаза Василева. — Что-то нездоров…
— Раз нездоров, почему допустили к работе?
— Кто мог предположить, товарищ Василев. Я хотел освободить его от работы, но он не согласился.
Ненов разводит руками, как человек, который сделал все, что в его силах. Василев молча вынимает из кармана коробку «Родоп» и закуривает.
Прибегает врач вокзальной медицинской службы, с ним — Кореш. В ту же минуту появляется и врач скорой помощи с санитарами и носилками. Наш уже наклонился над батей Апостолом со стетоскопом. Все мы стоим неподвижно, даже шепота не слышно. Только с улицы доносится шум перрона и тяжелый перестук паровозных колес.
— Кома, — говорит врач и выпрямляется.
Он и еще что-то говорит по-латыни врачу скорой помощи, и тот кивает санитарам. Они кладут батю Апостола на носилки, поднимают их и несут, ступая легко и мелко. Словно несут динамит.
Мы с Корешем бежим за санитарами, но они уже засовывают носилки в белую машину. Дверцы захлопываются.
— Все, — тихо говорит Кореш. — Конец нашему старику.
Нет, не конец. Батя Апостол — жилистый мужик, просто так не сдастся.
Набиваемся в маленькую контору на верхнем этаже — мы трое из бригады, Зорка и одна пожилая женщина из экспедиции, и стоим, а Ненов каждые десять-пятнадцать минут вертит телефон. Он страшно устал, бесцветное лицо осунулось, галстук сбился на сторону. Но накручивает телефон, и мы слышим сердитый голос дежурной сестры, которая говорит, чтобы позвонили в середине дня. Он тоже ругается в трубку. Говорит сестре, что ее дело — давать сведения о больных, а не сидеть нога на ногу, и еще, если ей лень проверить, он позвонит главному врачу. Прямо разбушевался по телефону, никогда я его таким не видел. И он становится мне симпатичным. Даже Кореш, и тот кивает и смотрит на него с одобрением. В конторе так накурено, что нечем дышать.
Наконец, в половине одиннадцатого дежурная сестра сообщает, что батя Апостол пришел в сознание. Нам становится легче. Ненов кажется счастливее всех. Он поправляет галстук, волосы и смотрит на нас с победоносной улыбкой, будто это он спас батю Апостола. Ничего, пускай. Он совсем не такой эгоист, как кажется, и я жалею, что плохо о нем думал. У кого нет недостатков?
Вчера приходил дядя Атанас. Он явился в сумерки и попал как раз вовремя, потому что настроение дома было ниже нуля. Утром пришло письмо от Димы, что этим летом она на каникулы не приедет, потому что хочет как следует подготовить диплом, и приедет только к Новому году на неделю-две. Отец, как пришел с завода и прочел письмо, сразу помрачнел и тут же включил телевизор, — так он делает, когда ни с кем не хочет разговаривать. Они с Димой всегда хорошо друг друга понимали, как мы с мамой. Мама тоже расстроилась и закрылась в кухне — готовить ужин. Я вдруг почувствовал себя десятой спицей в колеснице и ломал себе голову, куда бы удрать, пока не сели за стол, когда появился дядя Атанас.
Он всегда приходит вовремя. Есть такие люди — когда ни придут, все вовремя. Надо полагать, если он явится в гости к далай-ламе или к американскому президенту, тоже придет вовремя и кстати, и никто не будет считать его присутствие излишним. Просто придет, сядет, скажет что-нибудь или молчать будет, и люди почувствуют себя лучше.
На этот раз он притащил четыре бутылки пильзенского пива, банку рыбьей печенки и другие рыбные деликатесы (опять услужил приятель из соответствующего магазина), и еще с порога объявил, что сегодня он угощает. Отец слегка усмехнулся и спросил, когда он не угощал; мама проницательно на него посмотрела:
— Уж не собрались ли вы с Киной жениться?
Дядя пожал плечами, пошевелил своим мясистым носом и вместо ответа извлек из брючного кармашка золотую «Омегу». Крышка отскочила, прозвучали первые такты арии тореадора в исполнении хрустальных звоночков.
— Дядя Атанас, где ты их нашел?
— Петьо, — проговорил дядя Атанас, — даю тебе совет: когда хочешь что-нибудь найти, не ищи, само найдется.
— Ну хорошо, а все-таки? — сказал отец.
Дядя Атанас попросил у мамы консервный нож и, открывая банку с печенкой, пояснил:
— Тогда я абсолютно ничего не предпринимал. Только сказал одному из ребят, что потерял часы. А в общежитии мои часы все знают…
— Еще бы не знать, — рассмеялся отец.
— И еще упомянул, что они у меня — память о покойнице. И все! Да… А сегодня после обеда прихожу в свою комнату вздремнуть, как повелел Магомет всем правоверным, и смотрю, на тумбочке что-то блестит. Вот как!
— Дядя, что-то мне это дело не очень…
— Очень или не очень, а факт есть факт. Вот, пожалуйста. — Он снова вытащил часы, помахал ими перед моим носом и опять убрал. — Говорил я вам, что мои ребята — золото. Хорошо, что не взял греха на душу, не пошел в милицию.
