Сын атамана - [7]

Первыми из темницы Преображенского приказа на свет божий выволокли Цыклера и Соковнина, а за ними следом Федора Пушкина и двух стрелецких пятидесятников. Тела всех пятерых были изломаны пытками, покрыты кровавыми коростами, а взгляды изменников не выражали ничего – просто тоскливые безучастные взоры готовых принять свою участь людей. Петр был разносторонним человеком и толк в пытках знал. Порой он лично принимал в них участие, и в этом дознании, которое самодержец считал чрезвычайно важным, не погнушался поработать за палача.

Снова взмах царской руки, и настал черед следующего акта драмы.

Князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский, как всегда в пьянейшем виде, запинаясь и срыгивая, прочел приговор, а затем на эшафот потянули первую жертву – стольника Пушкина. Его участь была самой легкой. Палач быстро обезглавил боярина и скинул отрубленную голову в большую корзину подле плахи. Следом вытащили Цыклера, который, как и Соковнин, был приговорен к четвертованию.

Толпа москвичей ахнула. Цыклера прижали к плахе и опытный палач двумя ударами топора отсек бывшему полковнику руки. Казненный задергался, и на него навалились подпалачики, а мастер отрубил жертве ноги. Кровь, хлеставшая из тела Цыклера, стекала на помост и сквозь большие щели ручейками струилась на тело Милославского. Помощники палача подобрали отрубленные конечности и скинули их в корзину поверх головы Пушкина. После чего такая же участь постигла и Соковнина…

На этом моменте Петр Первый, царь и самодержец российский, проснулся. И в его мозгу пронесся ворох беспокойных мыслей:

«Опять этот раз за разом повторяющийся сон. Были и более страшные дела в моей жизни, но почему-то, снится именно казнь в Преображенском. Проклятый Иван Милославский и с того света заставляет себя бояться. Тварь! Ненавижу!»

Узорчатым покрывалом царь вытер со лба пот и встал. Он подошел к зеркалу, зажег пару свечей и посмотрел на себя. Рот искривлен. Из него некрасиво стекает слюна. Губы трясутся, а глаза навыкате. Высокий сутулый человек в ночи. И если бы кто-то мог его сейчас видеть, то вряд ли признал бы в нем повелителя миллионов людей.

«Опять нервные судороги. Всю жизнь они мучают меня», – подумал царь, рукавом ночной рубашки смахнул слюну, повернулся к висящей в углу иконе и спросил:

– За что, Господи?

Как всегда, ответа не последовало. Однако привычный вид походной иконы успокоил Петра Алексеевича. И понимая, что уже не заснет, он присел к столу, на котором лежали стопки не разобранных с вечера бумаг. Царь попытался настроиться на рабочий лад, и начал по очереди их просматривать.

Сплошные проблемы: жалобы, доносы и прошения. Как всегда. Крестьяне бегут, чиновники воруют, бояре недовольны и плетут заговоры, солдаты мрут от болезней и бескормицы, а реформы стоят на месте и саботируются. Как же медленно все изменяется, и насколько проще европейским королям: народ тих, все работают и никто не выказывает упрямства или возмущения. То ли дело дикая Русь, в которой волей Господа он правитель. Самодержец снова на мгновение вернулся в прошлое и вспомнил казнь стрельцов, даже перед смертью чувствующих себя правыми. Особенно, запомнился тот кряжистый седовласый десятник, который подошел к плахе и спокойно сказал: «Отойди Государь, я здесь лягу». Упрямцы и бунтовщики, которые держатся за свой традиционализм и постоянно тыкают его примерами из времен правления царя Ивана Четвертого Грозного, который реформировал страну, но на свой лад, а не на западный. Кругом измена, народ глуп, а дворяне, все эти Куракины, Пушкины, Голицыны, Черкасские, так и жаждут его смерти. Каждый хвалится родством, если не с Рюриковичами, так с Гедиминовичами, и рвется к власти. Не то, что в прекрасной Вене или спокойной Пруссии, которую Петр посетил с посольством как раз после казни полковника Цыклера.

Вновь этот полковник вспомнился. Опять возврат в прошлое, которое не хочется вспоминать. Цыклер подговаривал стрельцов Стремянного полка к бунту, да еще и поддержкой донских казаков заручился. Обещался им вернуть времена Разинские. Подлый раб! Против помазанника божьего восстать хотел, да не вышло у него ничего.

«Боже, сколько же врагов у самодержавия российского. Смерть им всем, изменщикам!»

Петр принялся опять просматривать документы: бегство солдат, бегство рабочих и опять бегство крестьян. И почти у всех одна дорога – в степи, на Дон.

«Хватит терпеть вольницу, – решил царь. – Пока есть время между сражениями с Карлусом Шведским, надо задавить казаков, а беглых холопов на стройки и поля вернуть».

Отбросив бумаги в сторону, он крикнул:

– Алешка, бегом сюда!

Потирая заспанные глаза, в комнату вбежал царский секретарь Алексей Макаров.

– Звал, государь? – спросил Алешка.

– Спишь каналья, а государь работает? Садись, указ писать будем.

Алешка присел за стол, приготовил письменные принадлежности и бумагу, повернулся к царю и спросил:

– Что писать, государь?

– Указ на имя князя Юрия Владимировича Долгорукого о поимке беглых людишек на Дону.

3

Войско Донское. Бахмут. 10.06.1707.

Десятый день в новом теле. Чувствую себя просто превосходно. Про Богданова и старую личность Никифора Булавина стараюсь не вспоминать. Они – это я, и точка. Хотя первые пару дней суть парня пыталась выделиться и поступить по-своему, ведь ему всего тринадцать лет, и хотелось погулять, на реку сгонять или на резвом жеребчике в степь выехать. Однако моментально проявлял себя противовес. Иван Михайлович, уверенный в том, что нельзя бездумно тратить драгоценное время, которое можно использовать с толком.