Sweet dream - [9]

— Кто хотел взаимности доби-иться,

Перебрали тысячу причии-ин,

Про-осто одино-окая волчица

Ищет своего среди мужчи-ин…

Виталия чуть по-настоящему не стошнило, он закрыл глаза и со стоном вцепился пальцами в прическу. Что за говнище! Как он мог так долго терпеть этот бред? Нахуй, пошло всё нахуй! Он устал быть марионеткой в чужих руках.

Вырубил плеер, и, щурясь, посмотрел на часы. Половина шестого. Пиздец. Выглянул в коридор — пусто, никого нет. На всякий случай осмотрел спинки стульев — белая сумочка отсутствует. Ушла, даже не попрощалась. Наверное, отправилась склеиваться со своим одиноким волком, или кто там ее донимает по телефону. Охотница, блядь…

Сшибая предметы, Виталий вернулся в кабинет. Лег ничком на диван, задумался. Он не проводил ее впервые за… три недели? Четыре? Пять? Сколько вообще продолжалось это позорное вождение за поводок (причем теперь-то понятно, кто кого водил), которое так легко превратило его в покорного цепного пса? Он понял, что не помнит этого и, в общем-то, не хочет вспоминать.

В светлом еще холле — на улице пока только начало сереть — разорвался треском телефон. Виталий пошел на его звук, словно сомнамбула. Поколебавшись, снял трубку, осторожно поднес к уху. Некто таился в проводах и тоже молчал.

— Ну и пошел на хуй! — гаркнул он с неожиданной злостью, бросая трубку на рычажки. — Заебали, суки!

От выплеска эмоций стало немного легче. Мрачно добил остатки вина, полазил по музыкальным архивам, в итоге остановился на релаксирующем треке со звуками моря — любая другая музыка в последнее время только усиливала депрессию. Домой решил на идти — а, насрать… Уже как-то на всё насрать. Хуже будет вряд ли.

«Я одинок, но не один в кругу своих кручин» — вспомнил он школьные строки из Гёте, усмехнулся. Вылез из-за стола, достал из внутреннего кармана пиджака бумажный пакетик, развернул. Помял пальцем порошкообразную зеленую кашицу. Вытряхнул из пачки сигарету, медленно и задумчиво высыпал из нее часть табака, смешал его с остатками травы и затолкал обратно. Закрутил кончик сигареты, как конфетную обертку. Щелкнул зажигалкой. Закашлялся. Некоторое время сидел, откинувшись на спину, о чем-то думая.

Потом взялся за мышь, покопался в «рабочем столе», раскрыл папку с фотографиями, посмотрел Жене в лицо, растянул плакатное фото на все 19 дюймов монитора. Подумал: скорей бы ее уже уволили, боже… Скорей бы уволили…. эту…… суку…

* * *

Виталий плыл по волнам океана. Всюду, насколько хватало глаза, была только вода — яркая и синяя, того восхитительного бирюзового оттенка, который бывает только во снах и на рекламных плакатах. Вода была очень теплой и совсем не соленой, словно он барахтался в джакузи. Как лошадки из детского аттракциона, на горизонте расшивали водную гладь одинаковые фиолетовые дельфины.

Не хватает только неба с нарисованными в «Фотошопе» облаками, подумал он и задрал голову. Небо и впрямь было нарисованным, но не на компьютере, скорее напоминало грубый набросок цветными карандашами. В некоторых местах клубящаяся белизна резкими мазками выходила за твердо очерченную границу облаков, словно затушевкой занимался маленький ребенок. Виталия эклектичность пейзажа почему-то не удивила, он даже нашел в этом что-то милое, словно бы и впрямь пришедшее из далекого, чистого, как неразбавленный кокаин детства.

На волнах показался плот. При ближайшем рассмотрении — просто несколько бревен, связанных между собой веревкой. На бревнах, свесив босые ноги, сидел человек в почти полностью сгоревшей одежде, лицом чем-то похожий на Михаила Лермонтова. Он помог Виталию вскарабкаться на плот и указал на место рядом с собой. Обратив внимание, что одет в короткие купальные панталоны в синюю полоску, какие были в моде лет сто назад, Виталий послушно опустил ноги в воду.

— Ты кто? — спросил он, с любопытством вглядываясь в усатого незнакомца.

— Александр Гликберг, — представился тот.

— Кто??

— Александр Гликберг.

— То есть Саша?

— Да, можно и так, — миролюбиво согласился тот. — Саша Черный.

— Почему черный? Хотя… — Виталий посмотрел на обугленную, распадающуюся на куски одежду незнакомца, его закопченную щеку и умолк. — Понятно…

— Что понятно?

— Да ничего. — Он глупо улыбнулся. — Ты на поэта одного похож. Только у того усы были тоньше.

— А я и есть поэт, — Саша отколол от бревна щепочку и бросил ее в воду.

— Да ну?

— Ага.

— Только тот поэт умер давно. Еще в девятнадцатом веке. Пиф-паф.

— Ну и что? Я тоже умер, только позже. Мы все умрем.

— И кто же ты теперь?

— Никто. Просто Саша.

Виталий вздохнул:

— Ну вот, ты хотя бы Саша. А я вот всю жизнь Виталий. И хоть ты тресни, не могу стать Виталиком.

— А ты этого точно хочешь?

— Ну, для одной девушки — точно. Хотя уже не знаю…

— Кто ищет, тот найдет. Просить не пробовал?

— Насчет имени-то? — Виталий поболтал ногами в воде. — Пробовал.

— А она?

— Не хочет. Она вообще хочет только того, чего хочет сама.

Поэт покосился на него, ущипнул себя за ус.

— Сам-то понял, что сказал?

— Более чем. Ощущение такое, будто я всё лето на цепи просидел. Только вот… не кормили ничем. И гулять не выводили.

— Тогда пошли ее в жопу, — сказал Саша бесцветным голосом. — Забей хуй. Свет клином не сошелся.