Святые старцы - [41]

Достоинства отца Макария были быстро оценены в Оптиной. С 1836 года он был духовником пустыни, с 30 ноября 1839 года - скитоначальником. На этой должности он проводил в последний путь любимого учителя, старца Льва. После его смерти в 1841-м именно отец Макарий считался главным духовным столпом Оптиной пустыни, ее светочем.

Жил отец Макарий там же, где и все другие скитоначальники, - в корпусе слева от Святых ворот, где занимал южную половину. Она состояла из двух комнат -приемной и жилой. Келия старца была 4,2 метра в длину и 3,1 метр в ширину, с одним окошком, занавешенным зеленой шторой. Перед окном - белый деревянный стол, обитый старой вытертой клеенкой. Стол всегда был завален письмами - прочитанными и еще не прочитанными, книгами и духовными журналами: «Христианским чтением», «Православным собеседником», «Православным обозрением» и многими другими. Там же стояли чернильница и деревянная песочница, искусно выточенная самим старцем (мелким песком в то время посыпали для просушки только что сделанную чернилами запись). У стола стояло кресло с овальной спинкой. В углу - большой келейный иконостас, где особенно почетное место занимала икона Владимирской Божией Матери. Там же -многочисленные подаренные старцу иконы и кресты, аналой, на котором лежала Псалтирь, а по сторонам -Евангелие и Апостол. К западной стене приткнулась узкая деревянная кровать, в головах которой помещались распятие и образ Пастыря Доброго. Над самой же кроватью висели портреты, а начиная с 1850-х годов - и фотографии дорогих старцу людей. Так, в келии можно было увидеть изображения братьев архимандрита Моисея и игумена Антония, святителя Тихона Задонского, схимонаха Афанасия (Захарова), схимонаха Феодора (Перехватова), старца Льва (Наголкина).

Вставал старец около двух часов ночи и сам будил своих келейников к утреннему правилу. В шесть утра читал богослужебные часы с изобразительными, после чего выпивал две чашки чаю и начинал писать письма или читать (для этих занятий он пользовался очками в стальной оправе). Одновременно шел прием пришедших к нему людей. Колокольчик звонил почти беспрерывно, и отец Макарий, отложив книгу или письмо, выходил на крыльцо к тем, кто ждал его благословения или мудрого слова. Там он принимал женщин (уже в конце его жизни, в 1860-м, для приема посетительниц была сделана специальная пристройка, которую называли хибаркой); мужчины сами заходили в келию. Об этом можно было узнать по пронзительному скрипу несмазанных петель двери. Когда келейники, которым надоел постоянный визг петель, смазали их и дверь перестала скрипеть, старец встревожился: «Кто испортил мою дверь?!» Пришлось снимать ее с петель и тщательно вытирать масло, чтобы дверь скрипела по-прежнему... «Изумительно было спокойствие старца в минуты его наставнической деятельности! - вспоминал оптинский инок отец Евфимий. - Он с одинаковым терпением выслушивал нелепое суеверие и безумное вольнодумство, бессмысленную жалобу крестьянской женщины и замысловатую пытливость эмансипированной барыни, бесхитростный рассказ простолюдина и хитросплетенную фразу: ничто не могло возмутить его христианского терпения, его полного духовного спокойствия - все было покорено им в себе глубочайшему смирению. Это был истинный учитель нравственного богословия и духовного делания. Не цветисты были поучения его, но в них слышался дух, чувствовалась теплота; размягчалось самое ожесточенное сердце».

В одиннадцать часов отец Макарий шел на трапезу, после чего отдыхал с полчаса и снова начинал прием. Иногда занимался в токарной, переплетной или футлярной мастерской (этими ремеслами он владел великолепно). Через час-два шел в монастырскую гостиницу, где его благословения и наставлений ожидали десятки, а иногда и сотни людей, после чего слушал краткое молитвенное правило и до вечерней трапезы принимал оптинских братий, пришедших для откровения помыслов. После трапезы (щи и кашу в глиняных горшках ему приносили в келию) слушал вечернее правило вместе с келейниками и ближайшими учениками, а затем отходил к недолгому сну. В келии отец Макарий носил белый холщовый балахон, заношенный и покрытый заплатами, и вязаную черную шапочку. В храм ходил, как и все оптинские монахи, в простой мантии, летом надевал поверх подрясника рясу, зимой набрасывал на одно плечо легкую темно-зеленую шубу, обувался в грубые башмаки на босу ногу.

Внешность отца Макария современники описывали как «неправильную» и даже «вовсе некрасивую». На сохранившихся портретах и фотографии - простое, суровое морщинистое лицо с крупным крючковатым носом, строго нахмуренными бровями и как бы недовольно поджатыми губами... Но одновременно это самое лицо «сияло какой-то неземной красотой». Стройный и подвижный, старец отличался большой живостью характера и не любил в других вялости и медлительности. Говорил он также быстро, причем страдал некоторым речевым недостатком -от чрезмерной скорости произношения слов его язык иногда заплетался (по этой причине он не участвовал в монастырских церковных службах, ведь на них нужно было четко и внятно помянуть всех членов Императорской фамилии). Крепким здоровьем не отличался - к мучившей с юности бессоннице прибавилась сильная одышка, по-видимому, астматического происхождения. А вот простуд батюшка не боялся: когда зимой в его башмаки набивался снег, он совершенно спокойно, не торопясь, вытряхивал его.