Святой Павел. Апостол, которого мы любим ненавидеть - [23]
Однако местная знать и сама была зависима от патроната могущественных лиц в имперской столице. Эти римские патроны проявляли свою лояльность (пистис) к провинциям, помогая тамошним «друзьям». В свою очередь, «друзья» вознаграждались за лояльность Риму. Римские наместники в провинциях также зависели от патроната «друзей» в столице и правили, создавая политическую поддержку на местах и сеть клиентуры среди местной знати. Все они стремились превзойти друг друга в лояльности императору и восторженном участии в его культе. Эта дружба не была равной: соглашаясь быть клиентом, человек уже признавал свое подчиненное положение. Вольноотпущенники и аристократы рангом пониже соперничали друг с другом, выстраивая собственные сети клиентов среди низших классов. Как объяснял римский сенатор и историк Тацит, «хорошие» люди города отличались верностью и лояльностью видным семьям, а «плохие» не участвовали в системе патроната, поскольку не могли ничего предложить богатым или сознательно избегали унизительного подчинения{227}.
В этом смысле Павел был в Коринфе среди «плохих»: последовательно отказывался принимать финансовую помощь от местных патронов. Вместо этого он продолжал заниматься ремеслом, остановившись у еврейской пары, Акилы и Прискиллы, которые также делали палатки. Они были из тех иудеев, которых изгнал из Рима Клавдий, и стали верными друзьями и соратниками Павла{228}. В Коринфе он продолжал свою миссию в их мастерской, проповедуя во время работы. И вновь благовестию сопутствовало сошествие Духа: новообращенные пророчествовали, говорили на языках и исцеляли больных{229}. Из ремесленников и торговцев, которые собирались вокруг Павлова рабочего места, образовывались маленькие общины. Именно бедняки опять стали теми, кто воспринял благую весть. Как сказал Павел коринфянам, Бог «избрал незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее… чтобы упразднить значащее»{230}. Казнив Мессию, власть имущие обрекли себя на погибель. Отныне Мессия воцарился одесную Бога и вот-вот «упразднит всякое начальство и всякую власть и силу»{231}. Центральное место в Павловой проповеди коринфянам занимал Крест. Всевышний воскресил Иисуса, обесславленного преступника, и тем самым проявил пистис к презренным мира сего. Если культ императора обожествлял власть и богатство, Крест явил совершенно новый набор божественных ценностей.
Павел поделился с коринфянами метафорой тела Христова – идеей, бросавшей вызов официальной имперской идеологии, где тело выступало как микрокосм и государства, и космоса{232}. Кесарь был главой государства. Он олицетворял земное царство и был представителем небесных богов. Но в теле Мессии такой иерархии нет. Павел описал структуру, в которой все взаимосвязано: все органы без исключения зависят друг от друга, причем голова не лучше других частей тела. Эту важную политическую концепцию Павел сопроводил несколько рискованным юмором, какой часто используют ораторы, чтобы растормошить аудиторию:
Члены тела, которые кажутся слабейшими, гораздо нужнее, и которые нам кажутся менее благородными в теле, о тех более прилагаем попечения; и неблагообразные наши более благовидно покрываются, а благообразные наши не имеют в том нужды. Но Бог соразмерил тело, внушив о менее совершенном большее попечение, дабы не было разделения в теле, а все члены одинаково заботились друг о друге. Посему, страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены{233}.
Павел пробыл в Коринфе около полутора лет, но весной 52 г. пришли тревожные вести из Фессалоник. Судя по всему, фессалоникийская община подверглась гонениям, хотя, как Павел с радостью узнал от Тимофея, сохранила в испытании верность и стойкость. И все же руководители общины были смущены: Павел обещал, что все они увидят второе пришествие Господа, но некоторые члены общины умерли (возможно, погибли в ходе гонений). Разделят ли они триумф с Мессией? В ответ на недоуменное вопрошание Павел в своем первом из дошедших до нас посланий решительно сказал «да».
Жизнь в языческом мире напитала воображение Павла римской символикой: эта символика пронизывала атмосферу, в которой он, его обращенные и сотрудники мыслили и чувствовали. Имперская пропаганда превозносила «мир» (эйрене) и «безопасность» (асфалейа), которые Рим принес народам. Однако Павел внушал фессалоникийцам: это лишь иллюзия, и она развеется с явлением Мессии: «Когда будут говорить: „мир и безопасность“, тогда внезапно постигнет их пагуба, подобно как мука родами постигает имеющую во чреве, и не избегнут»{234}.
Рассказывая о славном явлении Христа, Павел не стал использовать стандартные образы иудейской апокалиптики, а обратился к терминологии, необычной для Иисусова движения: описал возвращение Иисуса как официальный приезд императора или царя в провинциальный город:
Сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божьей, сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде; потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках в сретение Господу на воздухе…{235}
В этом послании несколько раз встречается слово
