Святой Михал - [8]

В один из таких дней как-то перед полуднем на площади появился Вилем. Кругом ни души, полная тишина. В такую пору ничем не нарушаемого отдыха лишь изредка услышишь чей-нибудь голос да вырвется откуда-то хрипловатое пение или приглушенный смех. Гуси нежились в бурьяне, из проулка между костелом и домом священника доносились голоса детей. С башни костела взвилась стая голубей и пролетела низко, над самой площадью. Шум их крыльев привлек внимание Вилема. Он остановился с усталым видом, по привычке почесал затылок. Глаза его отыскали дом Михала, светло-серый, недавно оштукатуренный.

Во дворе показалась Катарина. Она была воплощением здоровой женской силы и красоты — высокая грудь, крутые бедра, живые, блестящие глаза. Она потянулась на солнышке и, подняв обнаженные руки, пригладила волосы на висках.

Вилем в последнее время вообще был, как говорится, не в своей тарелке. Вот уже третий день он с трудом добирался до своей канцелярии — то и дело его что-то отвлекало и задерживало. Стоило выйти из дому, как кто-нибудь из соседей зазывал его к себе отведать молодого винца. А Вилем знал, что вежливость требует зайти, если тебя приглашают от чистого сердца. Дома он не слишком-то засиживался, не питал он особой любви к домашнему очагу. Гораздо охотнее проводил время с друзьями.

При виде Катарины сердце Вилема тоскливо сжалось. Он уже хотел было продолжить свой путь, как вдруг Катарина, смеясь, обратилась к нему:

— Бог мой, и живут же люди! Не успеют встать с постели, а дела уж кончены. Заходи! Михал дома.

Казалось, Вилем не слышит ее. С минуту он стоял раздумывая. Но потом вспомнил, что за Михалом бутылка красного — значит, можно зайти.

5

Погреб у Михала — приятное и уютное местечко. И что самое главное — это хранилище божественного напитка. Тут стоят, тесно прижавшись друг к другу, дубовые бочки и бочонки, в которых из года в год отменно зреет вино, выстроились батареи всевозможных бутылок, снабженных наклейками с указанием года. Они дожидаются своего часа — это как бы коллекция образцов для дегустации. (Впрочем, вино сохранилось не за все годы, некоторые бутылки в связи с тем или иным торжеством или чрезвычайным событием исчезли.) Полки вдоль стен прогибаются под тяжестью банок с джемом из черешни, абрикосов, слив; там же стоят две большие бутыли самогона и домашние консервы: жареное мясо, маринованные огурцы. Над дубовой доской, мостиком переброшенной между двумя бочками, — она служит Михалу и его гостям скамьей, — подвешена полочка: на ней лежит головка овечьего сыра, сало, домашняя колбаса, связка лука и хлеб — достаточно протянуть руку, чтобы взять то, на что глаз упал и чего душа пожелала. Погреб Михала, пропитанный сладковатым запахом сырости и ароматом, напоминающим о цветении виноградной лозы, — образец того достатка и умиротворяющего покоя, которые пробуждают в человеке потребность в счастье и в здоровой полноте жизни. Если б о погребе Михала дознались врачи, они бы прописывали посещение его как лечебную процедуру, избавляющую от потери аппетита, плохого пищеварения и тому подобных недугов, как лекарство от всякого рода модных неврозов, меланхолического скепсиса, пораженческих настроений и утраты интереса к жизни. Если б о погребе Михала знали художники, они сочли бы его самой прекрасной моделью для натюрмортов, к которой следует обращаться вновь и вновь.

Михал был в погребе не один. Вместе с Петером Касицким они попивали винцо и беседовали. Им было хорошо, настроение — лучше не надо! Михал слегка раскраснелся. Он принялся нарезать колбасу, когда до него донесся со двора голос Катарины. Михал прислушался.

— Это Вилем, — сказал он.

— Как ты узнал? — удивился Касицкий.

Михал не ответил. Он обернулся ко входу и чуть усмехнулся.

Послышались тяжелые шаги, гулко отдававшиеся под сводами погреба. Кто-то спускался по деревянным ступеням.

Показался Вилем. Увидев Касицкого, он остановился с озадаченным видом, взгляд его скользнул в сторону. Он рассчитывал, что Михал один. Еще продолжая стоять на ступеньке, он втянул носом воздух, и ноздри у него расширились.

— Заходи, заходи, отведай! — сказал Михал.

Он взял в рот кончик резиновой трубки, вставленной в отверстие бочки, подсосал немного, подождал, когда из трубки брызнет темно-пунцовая струя, и наполнил стаканы. Вилем поднес запотевший стакан ко рту и слегка пригубил: дегустировал он любовно, наслаждаясь ароматом и вкусом вина. А сделав глоток, не удержался от возгласа:

— Ну и ну!

Красное вино Михала славилось далеко за пределами села. Правда, кооперативный золотой мускат «Жемчужина Поречья» тоже пользовался доброй славой, но, когда приезжали особо важные гости из района, области или даже из самой столицы и если им случалось остановиться в селе, чтобы осмотреть кооперативное хозяйство, их угощали вином Михала. Время от времени бутылки, наполненные из его бочек, отбывали из села на «волгах» и «татрах». У этого красного был замечательный букет и терпковатый вкус; перебродив, оно становилось рубиновым и прозрачным как слеза. И пилось легко. Как-то после отъезда гостей Вилем заявил: «Они с такими переливами полощут твоим винцом горло — ну впрямь соловьи, что заливаются перед своими самочками. А все одно ни черта не смыслят в вине, им не понять, что они пьют, что скрыто в этом вине». Запасов из председательского погреба что ни год — едва хватало, хотя виноградник у Михала, как и у большинства поречан, был немного больше, чем положено быть приусадебным участкам согласно кооперативному уставу.