Святой Михал - [10]

Его слова звучали просто и бесхитростно — к тому же Касицкий не сказал ничего нового, а лишь повторил то, что говорили Михал и Вилем, — и все же на Вилема они произвели крайне неблагоприятное впечатление. Он тотчас насторожился, бросил на Касицкого быстрый изучающий взгляд. Радостное возбуждение разом угасло, и в его сознание, словно через внезапно образовавшуюся щель, проникло разочарование и нервозность. Снова вернулось ощущение, что он застигнут врасплох, что очутился в неприятельском лагере. Он лихорадочно стал прикидывать, не попался ли он невзначай на их удочку.

Касицкий сменил Вилема на посту председателя местного национального комитета. Вилем и его единомышленники видели в нем приспособленца, чуть ли не предателя: ведь он, как и Михал, вступил в партию намного позднее, когда, по их мнению, все было уже решено. Кроме того, Касицкий был у них на заметке с тех времен, когда они принялись организовывать кооператив. Наконец, поговаривали и о том, что в кооператив, возглавляемый Михалом, он вступил лишь для того, чтобы в Прешове приняли в институт его дочь, которая хотела стать учительницей. Они не верили ему и считали, что по крайней мере хоть местная власть должна быть в руках верных, преданных Делу людей.

Вилем представил, как Касицкий и Михал извлекают из плана постройки завода пользу прежде всего для себя, как угрожающе растет их влияние и, словно плесень, распространяется на всю общественную жизнь села. В его сознании эта опасность надвигалась на них, подобно черной туче, становилась серьезной угрозой, которую во что бы то ни стало надо предотвратить. Он решил, что необходимо срочно посоветоваться с единомышленниками.

Вилем отвел взгляд и уставился в одну точку. Потом, чтобы скрыть свою растерянность, — он решил больше не возвращаться к разговору о заводе, — допил вино.

— Да, такое винцо действительно доставляет человеку радость, ничего не скажешь, — заявил он, подняв стакан. — Знаешь, мне вдруг пришло в голову: а какое вино вообще самое лучшее, как ты считаешь? — спросил он Михала доверительным тоном, в котором, однако, слышались нотки скрытого беспокойства.

— Я считаю, что самое лучшее то, которое человеку больше всего нравится, — ответил Михал, широко улыбаясь. — Это так же, как с женщинами.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Вилем.

Ответ Михала, однако, опять растравил его. К нему вернулось меланхолическое настроение и снова подступила горечь. А не насмехается ли над ним Михал? Что за чертовщина! У Вилема было такое ощущение, будто его что-то обволакивает и опутывает и он становится похож на личинку в коконе. А подобные ощущения были для него невыносимы. Чтобы свободно дышать и гордо держать голову, чтобы иметь право уважать самого себя, он должен что-то сделать, выбраться из этого кокона. И первое, что он сделал, — решил немедленно уйти.

— Ну, мне пора. Надо закончить кой-какие дела, — сказал он и поднялся.

— Выпей еще.

Михал снова налил ему вина.

Вилем почти задыхался от возбуждения, в горле у него совсем пересохло. Он выпил немного вина, но уже не ощутил его вкуса.

6

Михал остался один в погребе, но одиночество не тяготило его. Он держал в руке стакан вина и вдыхал его аромат. Вновь и вновь проверял он, действительно ли аромат и вкус гармонично дополняют друг друга. Настроение у него было великолепное. Молодое вино ему нравилось. Да и от сердца отлегло, потому что на этот раз с Вилемом все прошло гладко. План строительства консервного завода, похоже, и в самом деле зажег Вилема. А то, что он так внезапно покинул их, — так на это могли быть всякие причины. Видимо, выпил лишнего и его просто разобрало. За последние три дня Вилему наверняка пришлось влить в себя не один литр бурливой жидкости, да еще в такой смеси! Вдруг до Михала дошло, что Вилема могло задеть, его замечание относительно женщин. Да, оно могло разбередить старую рану. И неожиданно для самого себя он улыбнулся.

Михал осушил стакан и налил снова. Он поудобнее устроился возле бочки и прикрыл глаза, улыбка все еще не сходила с его лица. Мысленно он вернулся к давно ушедшим годам, и его охватило приятное, хотя и с налетом светлой грусти, настроение. Катарине было тогда семнадцать лет, и она казалась ему чудесным корнем жизни. Она была словно молодая виноградная лоза, полная жизненной силы и наливающихся, дразняще сочных плодов. С каким наслаждением вкушал бы он их гроздь за гроздью. Но ему долго не удавалось выманить ее на прогулку в поле или на речку, где было столько чудесных уголков, будто нарочно созданных для влюбленных. Иногда Катарина смотрела как-то сквозь него, словно Михал вовсе и не существовал. А иногда в глазах ее вдруг вспыхивали искорки и она глядела на него так, что его бросало в жар, но она лишь лукаво усмехалась. Михал тосковал по Катарине, она вызывала в нем тревожно-сладостные, щемяще-мечтательные желания. Сначала он старался всюду, где можно, попасться ей на глаза, потом стал наблюдать за ней тайком.

Однажды после обеда он спрятался у себя в хлеве и смотрел, как Катарина рубила во дворе и складывала хворост. Она поминутно бросала свое дело и убегала — подбежит к желтой сливе и давай махать косынкой, отгонять ос. Мать прикрикнула на нее: