Святой Михал - [11]

— Ты что мечешься? Чего с ума сходишь? Вот возьму хворостину да выгоню из тебя беса.

Катарина нахмурилась и вскинула голову.

Через час, когда Михал осторожно вышел из хлева, Катарина уже сидела на ступеньке крыльца притихшая, умиротворенная. Высасывая из сот мед, она наблюдала за дракой, разгоревшейся между скворцами и галками в кустарнике у забора. Высосав мед, она швырнула вощину через забор на соседский двор — прямо к сараю, за которым стоял Михал.

— Ты что кидаешь мусор на наш двор? — Михал высунулся из-за сарая.

— А-а, это ты? А что это ты там поделываешь за сараем? — с искорками смеха в глазах отозвалась Катарина.

— Да вот ходил поглядеть на кобылу. Скоро жеребиться будет, — ответил Михал.

Он готов был побиться об заклад, что Катарина видела, как он крался к своему наблюдательному пункту, — она прекрасно знает, что у него сейчас на уме.

Катарина усмехнулась. Они добрый час болтали о том о сем. Девушка сидела согнувшись, уткнув подбородок в колени. От нее веяло таким теплом!

А когда она поднялась и ушла, Михал еще долго смотрел на ступеньку, где она сидела. Ему казалось, что даже камень этот стал мягким, как мох.

Той же ночью Михал подкрался к ее окну. Постучал. Он рассчитывал пробраться к ней. Снова постучал. Катарина открыла окно и выглянула — заспанная и теплая, в смятой рубашке.

— Михал?! Ты что тут делаешь? — тихо спросила она.

Он словно окаменел. Только гулко пульсировала кровь и как клещами сжало горло. Он пытался что-то произнести, но губы не повиновались.

— Ты чего не спишь? Ступай! Не то окачу водой!

Михал продолжал стоять как столб. Потом произнес сконфуженно, прерывистым шепотом:

— Я слушаю, как поет лесной жаворонок.

Будто именно для этого он перелез через забор и стоял теперь под ее окном. Михал, правда, часто слушал по ночам жаворонка — когда не мог заснуть и бродил по двору, поглядывая на окно Катарининой комнатки. Жаворонок, трепеща крылышками, кружил где-то высоко над его головой, и вниз обрушивался водопад звонких трелей; капли звуков, легких, как перышки, осыпали Михала. В такие минуты ему казалось, что солнце не зашло, а скрылось в его груди. И хотя в эту ночь лесной жаворонок не пел, он все равно слышал его.

Катарина с минуту прислушивалась. Но тишина кругом была такая, что казалось даже, будто ни он, ни она не дышали.

— Михал! — прошептала она, и в голосе ее зазвучали новые, незнакомые ему еще нотки.

Он наконец вышел из оцепенения и, протянув руки, ухватился за раму, чтобы влезть в окно. Катарина быстро захлопнула створки.

Михал стоял внизу, а она прижалась лицом к стеклу, и глаза ее тепло улыбались.

Потом она ушла, а он остался стоять — казалось, он все еще видит ее во тьме. Ему было немного грустно, но он улыбался, глядя в темноту за окном. Он вдруг с удивлением осознал, что эта минута пробудила в нем удивительно чистую и необыкновенно спокойную радость. Она прорастала в его сердце, как росток из пшеничного зерна.

Он словно снова слышал пение жаворонка. Нежные и ликующие трели проникали, казалось, в самый мозг. Мелодия звучала все звонче, она сливалась со словами «Песни песней», которую Михал читал недавно, думая о Катарине: он отыскал их в Библии, но даже не предполагал, что слова эти останутся у него в памяти. В них слышался такой же пленительно-звонкий и чистый голос. Но в этом кристально чистом голосе звучала еще и необычайная теплота, и жизненность, и призывность.

Да лобзает он меня лобзанием уст своих!

Ибо ласки твои лучше вина…

Михал встрепенулся. Медленно-медленно брел он домой, наступая у забора на стручки фасоли, на цветы розовых флоксов, росших среди крапивы. Образ Катарины неотступно следовал за ним, а в душе его все еще звучала дивная мелодия.

На другой день после обеда, когда Михал запрягал лошадей, он услышал, что Катарину посылают на виноградник набрать уже созревшего раннего винограда. Через несколько минут он был на своем винограднике и, спрятавшись в сторожке, стал ждать. Иногда, чаще всего перед сбором винограда, когда приходилось сторожить урожай, Михал здесь и ночевал. От тюфяка приятно пахло свежим сеном, солнце ласково пригревало. Михал то и дело поглядывал в сторону села, но Катарина не появлялась.

Раздосадованный, он уже собрался было возвращаться, как вдруг услышал в глубине виноградника шорох. Осторожно, крадучись, он спустился вниз и увидел Эву, цыганку из Гаваи — близлежащего цыганского поселка, приписанного к Пореченской общине. Она срезала спелые грозди и уже почти наполнила ими замусоленный мешочек. Михал кинулся к ней. Он был вне себя от бешенства, возможно, еще и потому, что напрасно прождал столько времени Катарину, Михал стал отнимать у цыганки мешочек с виноградом.

Эва была, сверстницей Катарины, красивая, чертовски продувная девчонка. Под конец она схватила Михала за запястье и, прерывисто дыша, предложила ему погадать. Михал сперва попытался вырвать у нее руку, но потом сдался. Она притянула его ладонь и почти прижала ее к своей округлой, полуобнаженной груди. На Эве была лишь открытая, в черно-желтую полоску старенькая блузка из вискозы. А под нею — ничего. Михала бросило в жар.