Святой Михал - [2]

Низменность, которая начинается сразу же за Павловицами — районным центром, расположенным неподалеку от Поречья, — в летние месяцы обычно страдает от засухи: ее почву иссушают палящее солнце и знойные ветры. А в Поречье, у подножия холмов, леса надолго сохраняют свежесть воздуха. Холмы защищают село и от северных и от восточных ветров. Поречане могут обозревать дали родного края, расстилающегося у их ног, могут часами бродить по вигорлатским чащобам, где и по сей день еще обитает уйма всякого зверья. Порой в темноте на винограднике среди лоз крадется рысь, бывает, дикая кошка или лиса выбираются в ночную пору чуть ли не на самую сельскую площадь. Задушат и утащат цыплят или гусят, дремлющих в загородке — ведь они держатся кучкой, — да и фазанов пожирнее, которые предпочитают гнездиться лишь за речкой. Заходить туда хищники отваживаются только знойным летом. В такую пору речка высыхает почти полностью, и тогда на камнях и обнажившихся отмелях, на песке между ракушек и водорослей появляются следы их лапок. Осенью в утренней тишине даже на сельской площади можно услышать, как воинственно трубят олени. Если молодая свинка невзначай забредет за пределы усадьбы, то может статься, что через некоторое время она принесет «незаконный» приплод: поросят с черными полосками на спине и другими отметинами, свидетельство того, что папаша их — дикий кабан из соседнего леса.

Почти все взрослые поречане — а их около четырех сотен — работают в сельскохозяйственном кооперативе. Это крепкий и строптивый, осторожный и изобретательный, горячий и жизнестойкий народ, испокон веков закаленный тяжким крестьянским трудом. Поречане считали или, вернее сказать, могли бы считать себя вполне довольными и счастливыми, если бы, впрочем, их не оберегала от этого ощущения извечная, жадная и в то же время благодатная неудовлетворенность.

Председателем пореченского кооператива, его душой уже несколько лет был Михал Янак. Этот сорокалетний богатырь так и пышет здоровьем. Он — воплощение жизнерадостности, но упрям до крайности: уж коли вобьет себе что в голову, то хоть кол на ней теши. Его открытый, искренний взгляд, всегда по-дружески теплый, почти нежный, тотчас становится строгим и пугающе холодным, если того требуют обстоятельства. Односельчане называют Михала «наш председатель». Соседи из Горной Рыбницы, Мочаран и Блатницы с почтением снимают перед ним шапку. Михал всегда знает, чего хочет, знает, что надо для дела. Интересы кооператива для него превыше всего. Он требует, чтобы во всем был порядок, и правит мягкой, но сильной рукой.

После всего пережитого поречанами за годы, предшествовавшие приходу Михала к руководству кооперативом, он мог бы кой-кому показаться эдаким человеколюбивым врачевателем, который взялся бескорыстно лечить односельчан от старых недугов: останавливать кровотечение, вскрывать нарывы, промывать желудки, перевязывать раны, унимать жар, принимать новорожденных. Подавляющее большинство поречан любит Михала или, по крайней мере, ценит и признает его. Есть и такие, кто при всем уважении относится к нему сдержанно, а случается, что и ненавидит. Но кто? Лодыри, пьяницы, завистники, симулянты, нечистые на руку людишки, которые не прочь нажиться за чужой счет и нередко принимают погреба и кладовые кооператива за свои собственные. К тому же за Михалом незаметно, но постоянно и настороженно следят, подозревая во всяких грехах, Вилем и его дружки. Они взвешивают и обсуждают каждую затею, каждый поступок Михала. Он это знает, и потому время от времени ему приходится преодолевать чинимые ими всяческие препятствия. Впрочем, говорят, что нет таких обстоятельств, при которых Михал растерялся бы. И это верно. Да разве не лучшее доказательство тому странное на первый взгляд, а многим, кто недостаточно хорошо знает Михала, кажущееся даже совершенно непонятным его дружелюбное отношение к Вилему? И это после всего, что было!

2

Двадцать лет назад Вилем жил на нижнем конце села. Домишко его постепенно разваливался, гонтовая крыша почернела, вздыбилась ежом. В доме из-за загромождавшей его рухляди и целого выводка младших сестер и братишек Вилема негде было повернуться. Отец их по какой-то причине не вернулся с сахарного завода, куда несколько лет назад уехал на один сезон, и Вилем оказался единственной опорой матери. Вечно хворал кто-нибудь из детей, вечно в доме стоял визг, и всегда чего-то не хватало. Вот и пришлось Вилему вместо школы отправиться на заработки: он нанимался подпаском к общинному пастуху Эде Микуле, собирал в лесу грибы, малину, время от времени уходил на сезонные работы — полол, окучивал, подрабатывал на винограднике, позже, когда подрос, летом работал в каменоломне, а зимой возил лес. Он был широкоплечий, сильный парень, но выглядел всегда усталым и озабоченным. В селе многие смотрели на Вилема свысока, и это бесило его.

По вечерам, после работы, он обычно как был — в замусоленных штанах и драной рубашке — брел на площадь. Иногда заходил в корчму «У венка» и, взяв кружку пива, выходил на улицу. Прислонившись к нагревшейся за день стене, он время от времени отхлебывал из кружки, неотрывно вглядываясь, не вышла ли из дому Катарина. И чем дольше ему приходилось ждать, тем больше портилось у него настроение, а если она так и не появлялась, он не спеша подходил к их домику и, стоя у забора, вступал в разговор с отцом Катарины — плотником паном Варади. По всему двору у них были раскиданы кругляши, планки, обрезки всевозможных стоек и балок; у забора среди крапивы и бурьяна сохли на солнце доски. Для Вилема все здесь дышало уютом и спокойствием. Они вели с паном Варади беседы об урожае и погоде, подробно обсуждали преимущества буковой и дубовой древесины.