Святой - [31]

– Ты не захочешь моей гибели, – стал умолять его сэр Томас, – ты для этого слишком великодушен. Подумай, я боюсь прогневить высшее существо, в чьи руки ты сам меня отдал. Он ревнивый владыка и не терпит рядом с собой никого!

Эти трудно объяснимые слова настолько сбили короля с толку, что он безотчетно принял от канцлера печать. Он подозрительно нахмурил лоб, и в голосе его послышалось неудовольствие, когда он обратился к канцлеру с вопросом:

– Кому я тебя уступил? Ведь не папе в Риме! Канцлер отрицательно покачал головой.

Неземной свет озарил внезапно его чело. Он поднял свою худую руку, так что рукав в рясе далеко откинулся назад, – и показал на небо. Мой король и повелитель был поражен и испуган до глубины своей души. Государственная печать выскользнула из его рук и со звоном упала на мраморный пол. Я подошел и наклонился, чтобы поднять этот драгоценный предмет, ручка которого была из чистого золота. Когда я осмотрел внимательно печать, то, подумайте, оказалось, что она раскололась и через благородный камень по гербу Англии пробегала тонкая трещина. Молча поставил я печать на стол возле кресла короля, поддерживаемого четырьмя драконами.

Когда я снова повернулся в сторону собеседников, то мой государь уже овладел собой и с деланной шутливостью произнес:

– Помоги мне, святой Георг, – ты не на шутку нагнал на меня страху! Но теперь довольно неожиданностей и выдумок... сядь, как бывало, ко мне и давай заниматься будничными делами!

Король опустился в свое кресло, а я придвинул для канцлера другое, немного пониже, но столь же богато украшенное, то самое, в котором он имел обыкновение сидеть рядом с королем. Но сэр Томас продолжал стоять перед государем на почтительном расстоянии.

– Высокий повелитель, дай мне срок и имей терпение, – сказал он. – Половину своей жизни положил я на то, чтобы изучить дела и законы твоего государства. Могу ли я в один день ознакомиться с положением святой Церкви, на служение которой ты меня поставил? Я ведь долго держался от нее в стороне и был ей даже враждебен. Поэтому отнесись ко мне с терпением.

– К делу, Томас, к делу, – настаивал король. – Тебе отлично известно, почему я тебя сделал своим примасом.

Давай примемся теперь вместе отменять и уничтожать духовные суды!

– Ты найдешь меня готовым к этому, – ответил в раздумье епископ. – Ведь в моих глазах все эти права, о которых спорят в том или ином смысле, лишь изменчивые образования, текучие формы, глиняные сосуды, годные или негодные к употреблению, в зависимости от того, сохраняют ли они в чистоте или отравляют вино предвечной справедливости. Я обращусь к моему господину с вопросом, что он об этом думает.

– У кого же это ты хочешь справляться, Томас? – рассмеялся король. – Не у святой ли троицы?

– В евангелии, – прошептал сэр Томас, – у того, в ком не найдешь и тени несправедливости.

– Это не речь епископа! – воскликнул с искренним возмущением сир Генрих. – Так говорят злые еретики! Место пресвятого евангелия на шитом жемчугом плате, покрывающем аналой, но оно не при чем в делах мирских, в действительной жизни. Посмотри мне в глаза, Томас: либо ты желаешь стать моим врагом, либо чудесная ясность твоего ума затуманилась от неумеренных постов. Говоря коротко: уничтожь духовные суды! Для этого, только для этого посадил я тебя на великолепное кресло Кентербери. Я не желаю оставлять безнаказанными преступные деяния моих попов и тем навлечь на себя и свой дом громы небесного правосудия. Недавно еще один из саксонских клириков поносил с кафедры в мятежных речах дела и славу моего предка Завоевателя, а другой из норманнов посягнул на невинность ребенка.

– Государь, – возразил примас, и его впавшие щеки зарделись, – поверь, что я взыскиваю с моих клириков за их грехи строже, чем то сделал бы любой светский суд... Ужасные дела!.. И самое ужасное... – тут он приостановился и закончил упавшим, изменившимся голосом: – Это возмущение и мятеж против твоих предков и тебя – христианских королей! Здесь я знаю, какова воля божия. Но чтобы господь повелевал мне выдавать саксов, укрывшихся в моих монастырях, их мучителям, твоим баронам, – это для меня вопрос и источник сомнения.

Тут сир Генрих ясно увидел, что примас не желает отказаться в его пользу от духовных судов и издевается над ним.

– Я обманут! – вскричал он и вскочил с своего кресла.

В это мгновение ожидавшие во дворе саксы затянули, – быть может для того, чтобы умерить свое беспокойство за примаса, – новую литанию. Они пели: «Vexilla Dei prodeunt» [Грядут знамена божий (лат.).], звучавшую уверенностью в победе.

Тогда сир Генрих, и без того уже раздраженный, бросился к окну и посмотрел вниз.

– Томас, – приказал он, – уйми своих нищих, которые таскаются за тобою по пятам. Вой твоей голодной стаи мне противен!

Сэр Томас не пошевелился.

– Может ли епископ запрещать бедным и обездоленным следовать за крестом? – спросил он смиренно. Тут король дошел уже до белого каления.

– Ты мне мутишь саксов! Мятежник, предатель! – закричал он, делая шаг по направлению к примасу. Его голубые глаза, казалось, выступили из орбит, а руки судорожно хватали воздух, словно желая задушить стоявшего перед ним.