Святой - [15]

Господин мой, появление канцлера на этих зеленых тропах не было для меня неожиданностью. Я был готов к тому, что рано или поздно мне придется встретить его проезжающим по этим местам; ведь маленький нарядный дворец охранялся его слугой, самая мавританская постройка, чужеземные породы деревьев в дворцовом саду, непуганая дичь вокруг него – все это давно сделало для меня решенным вопрос о его хозяине. Этим же путем и король с первого дня догадался, кто тут припрятал милое своему сердцу.

Я не желаю прикидываться лучшим, чем я есть. Меня забавляло, что этот отец премудрости и глубокой утонченности выдал свою человеческую слабость, и мысль, что король Генрих стал охотиться за его дичью, – единственный, кто мог на это отважиться, – заставляла меня посмеиваться про себя. К тому же, как водится от седой древ-; ности, в любовных делах и состязаниях князья и воины берут верх над священниками и учеными. Понятно, я не показывал и виду перед королем Генрихом, что мне хоть что-либо известно, – ни хитрым намеком, ни веселым выражением лица; ибо, господин мой, существуют границы в опасном деле обращения слуги с королем, пусть даже самым снисходительным. В тишине моих дум я забавлялся этим приключением, относя его к королевским прихотям; однако я впутался в ужасное и безрассудное дело, стоившее королю короны, жизни и – увы, – душе его вечного блаженства.

Понимаете, господин мой, я полагал, что канцлер, перенесший в английские туманы из аквитанских виноградников спелую, сладкую лозу и, обнаружив на ней испорченные ягоды, равнодушно, самое большое, с некоторой брезгливостью баловня, отстранит ее от себя. Мне уже рисовалось, как он, встретив в короле и покровителе соперника, с придворной, слегка презрительной вежливостью уступит ему дорогу.

Таким образом, в этой измене я не видел ни большого зла, ни опасности.

Со злорадным любопытством следил я из моей засады за медлительным всадником, вернувшимся несколько дней назад из Кентербери, где королевские попы задали ему работу, и проводившим ночи в Виндзоре над запущенными во время его отсутствия делами. При равномерном мягком свете греческого светильника он неутомимо работал, так что король, пробуждаясь от беспокойного сна мог видеть через двор этого человека, пекущегося о нем и его королевстве.

Но он ли это? Это ли замкнутый канцлер с холодным испытующим взором и государственными заботами на челе, – вопрошал я сам себя в изумлении, – или же это благочестивый рыцарь и паломник, направляющийся к святому Граалю? Вы ведь знаете предание о чаше с драгоценной кровью, спустившейся с небес под сладостные звуки на Монсальват? На бледных задумчивых чертах запечатлелась блаженная кротость, а лик канцлера сиял, словно месяц и звезды. Его длинные одежды из лилового шелка ниспадали складками, напоминающими церковное облачение, на круп серебристого жеребца, привыкшего гарцевать под огненные звуки рогов и литавр и сегодня медленно выступавшего по мягкой тропинке, грациозно поднимая ноги, словно под звуки флейт, на которых играют притаившиеся лесные божества.

Я был возмущен тем благочестивым выражением лица, с которым этот мнимый святой ехал на грешное любовное свидание, – совсем не так, как мой дерзкий, исполненный вожделения, царственный повелитель, – но все же меня брала жалость к этой жертве обмана, проникнутой такой благоговейной любовью; и внезапный страх охватил меня при мысли, что этот бледный человек, все существо которого мне всегда внушало не свойственную моему нраву робость, может исподтишка, но неслыханно жестоко выместить на короле и на мне поругание своей святыни.

В этот миг между тонкими бровями канцлера вновь показалась прямая глубокая складка государственных забот. Сэр Томас пришпорил своего коня, но, как мне показалось не столько от нетерпения, сколько от возникшей в нем тревоги.

На небе опять народился серп молодого месяца, когда я вторично был застигнут наступающим днем на том же пути. Король около полуночи простился со своей любовницей, – ему предстояло путешествие в Нормандию, – но, достигнув опушки леса, он погнал меня назад с вестью, что жаждет еще раз ее обнять и завтра снова будет у нее.

Исполнив поручение, я возвращался, усталый и сонный, через сырой осенний лес. Мой жеребец сбивал на ходу желтые листья с ветвей, а меня в это время одолевали мрачные мысли о бренности всего земного, которые постоянно на меня находят при виде бледных осенников, разбросанных по лугам, как свечи.

Звонкое ржание совсем поблизости вывело меня из задумчивости. На повороте тропинки я увидел привязанного к изгороди мызы оседланного коня. Я соскакиваю, завожу лошадь в чащу и, снова бесшумно подкравшись, заглядываю через высокую изгородь. Там, внутри, я увидел мызника, который недоверчиво глядел и прислушивался к тому, что ему говорит худощавый малый в кольчуге, сначала обращенный ко мне спиной, но посреди разговора повернувший голову в сторону дворца и тем открывший мне свой хищный профиль. Я узнал этого коршуна, возвратился к своей лошади и пустился оттуда вскачь. Над заповедной рощей моего господина кружил не кто иной, как норманн Малерб, более ненавистный мне со времени похищения Хильды, чем воин, изображенный среди страстей Христовых в монастыре всех святых, который плюет в лицо нашему господу и спасителю, и с юных лет возбуждавший во мне особую ярость. Канцлер устранил недостойного из своей свиты, и молва гласила, что тот нашел себе место и снискал благосклонность госпожи Элинор. Я увидел, к чему нам нужно быть готовыми. Открой госпожа Элинор убежище лесной феи, и я бы гроша не поставил на карту за ее хрупкую жизнь!