Святой Грааль - [49]

— Ваша светлость, — барон почтительно склонил голову, — если епископ даст благословение, я пойду с вами.

— Пусть попробует отказать мне, — хищно оскалился граф и провёл ладонью по своей огромной лысине.

Праздник. Ноябрь 470 года

Люди знали, что Канун ноября и Канун мая делят год пополам и что в эти дни, а точнее, в эти ночи магические силы земли приобретают наибольшую активность. Феи приобретают человеческое обличье, духи умерших являются на свидание с живыми родственниками и друзьями, колдуны способны творить такие чудеса, на которые в другое время им просто недостало бы сил. На Самайн[19] открывались Сиды[20], их обитатели выходили наружу и были не бесплотными тенями, а вполне осязаемыми существами. Именно поэтому люди, боясь встречи с пришельцами Оттуда, старались не выходить из дома поодиночке, не приближаться к кладбищам, не оборачиваться, если за спиной раздавались шаги, потому что встретиться взглядом с мертвецом было гибельно для обыкновенного человека. Возле каждого дома на крыльце выставляли плошку со специально приготовленным угощением, предназначенным только для мертвецов[21].

Христианские священники, прибывшие в Британию из Рима, яростно проповедовали против празднования Самайна, но даже принявшие крещение бритты отмахивались от их речей. Особенно упорно отстаивали свои права на Священную Ночь Духов валлийцы. Возможно, причиной тому был Артур, которому старались подражать все, и особенно молодёжь. В ночь на Самайн люди встречались с миром, который их всегда страшил, но о постижении которого они никогда не переставали мечтать. Люди с нетерпением ждали Самайна. «Не умирая, мы встретимся с Творцом, и время потечёт заново», — твердили они. Даже христиане принимали участие в празднике, виновато оправдываясь: «В Самайн можно увидеть рай». Всюду над кострами висели начищенные до блеска котлы, друиды варили напиток из дурман-травы, и густой горьковатый запах призывно разливался по округе.

Во дворе Круглого Стола был разведён ритуальный огонь, и над ним покачивался серебряный котёл, украшенный не только магическими символами, но и знаками знаменитого воинского братства. Каждый из жителей окрестных деревень мечтал сделать глоток именно из этого котла, в котором священный напиток готовился руками великого Мерддина.

— Не торопитесь, не толкайтесь, — успокаивал старик, ласково улыбаясь теснившимся вокруг него людям. — Всем достанется хоть немного. Подносите сюда чаши с ключевой водой, и я, добавив в них моего отвара, превращу простую воду в волшебный напиток Самайна… И да пребудет с вами мир! И да будете вы благословенны, дети мои!

Целый день людские потоки тянулись к Мерддину, испрашивая его благословения и подставляя крынки, наполненные простой водой, куда друид плескал немного дурман-отвара и превращал воду в друидический напиток. Многие прятали свои лица под уродливыми масками, сделанными из соломы или древесной коры. К вечеру толпа растеклась по всему городу, запрудила рыночную площадь и двор в крепости. Ждали появления Артура. Громко стучали бубны, звенели бубенцы, откуда-то доносился звук арфы. В наплывающей ночи слышались песни и смех.

Как только Артур вышел из дома, гул голосов стих почти сразу, укатившись гудящей волной во тьму, будто боги тишины одним движением стёрли звуки человеческие со всей округи. Слышалось только потрескиванье дров и шипение факелов.

— Я здесь сегодня, чтобы сделать то, чего вы так долго требуете от меня, — громко проговорил Артур. — Я здесь, чтобы возложить на себя бремя верховной власти…

Толпа взорвалась ликованием. Пожалуй, никогда прежде — ни в дни войны, ни в дни мира — не слышала Британия столь мощных голосов восторга и радости.

Артур поднял руку, призывая к тишине, но долго ещё бурлила человеческая масса.

Наконец опять наступила тишина…

Два друида вывели под уздцы белую лошадь, шагая по обе стороны от неё, и остановились перед Артуром. Один из друидов был обрит наголо, у другого были длинные волосы, спускавшиеся по спине почти до поясницы. Их лица, густо покрытые синей краской, казались масками, на которых не отражалось никаких чувств, а длинные белые одежды, тяжёлыми складками стекавшие до самой земли и скрывавшие движения, придавали особую выразительность облику жрецов.

— Человек-Медведь! Вот белая кобыла для тебя, — торжественно произнёс Мерддин, подойдя к Артуру и указывая резным посохом на приведённую лошадь. — Испей её крови, прими её силу, вбери в себя достоинства этого священного животного.

Бритоголовый друид крепко сжимал узду правой рукой, левой нежно поглаживал лошадь, нашёптывая что-то ей на ухо. Второй жрец медленно вынул из широкого рукава длинный нож и застыл, глядя на Мерддина. Тот передал посох подбежавшему подростку, которого заранее выбрал себе в помощники, и взял со стола серебряный кубок. Подняв его над головой, он кивнул жрецу, сжимавшему клинок, и лезвие, вспыхнув в свете костров, молниеносно пронзило горло животного. Лошадь захрипела, рванулась назад, мотнула головой и опрокинулась. Толпа, в глубоком молчании следившая за происходившим, теперь взревела. Мерддин подставил серебряную чашу под хлынувшую кровь. Наполнив её, он шагнул к Артуру.