Святочная повесть - [15]

— Открой глаза, отрок, — услышал Федюшка. Открыл он глаза — прямо перед ним стоял Архангел Михаил.

— Меч у тебя из какого огня, из небесного? — спросил Федюшка.

— Да, — ответил Михаил.

— Дай мне его.

— Ты не сможешь сейчас его взять, он опалит тебя. Чтобы его взять, надо самому сначала дать.

— Что?

— Добро людям. А ты им пока отдавал ложь да обиды.

Сияние от головы Михаила стало совсем нестерпимым. Федюшка вновь зажмурил глаза, спасая их от света и сказал:

— Хорошо, я дам добро...

— Да разожмурь ты наконец веки, — услышал вдруг он совсем другой голос. — Нужно мне добро твое, чего ты мелишь?

Поднял Федюшка веки и увидал себя лежащим на кровати в бабушкином доме, а над собой склонившегося Постратоиса. Вжался Федюшка в подушку, полоснуло его страхом и неприязнью, уж больно разительна и быстра была смена лиц, лишь мгновение назад на него глядело юное, светлое лицо Архангела Михаила, и вот теперь вдруг зырится пугающая физиономия Постратоиса. Еще стоит в ушах проникновенный печальный голос Михаила, и вот уже его покрывает хриплая трескотня повелителя Греха и Смерти. А кто в самом деле он такой?

— Ты кто? — спросил Федюшка.

— Ты что, еще не проснулся? Тебе повторить мое имя?

Федюшка мотнул головой слева направо:

— Имя не надо... Кто ты? Я тебя видел во сне. Ты от огня Архангела Михаила обратился в какую-то страшную образину и улетел.

— Образину? Ты видел бой? — И вслед за этими словами, сказанными с чрезвычайным удивлением и досадой, в левой руке Постратоиса оказалось дрыгающееся и ноющее жалкое маленькое уродливое существо с недоразвитыми крылышками. Существо свистяще верещало:

— Я ничего не мог сделать, повелитель. Я ужасно рвался, но я никак не мог прорваться в его сон. Этот проклятый Михаил огородил его душу частоколом пылающих крестов, ни одной лазейки не было. Сквозь такой частокол и вам не пролезть! И ваш приготовленный сон для него так и остался у меня. Может быть, сейчас его усыпим?

— После драки кулаками не машут, — процедил-выдохнул Постратоис и швырнул нытика в окно. Не долетев до окна, тот растаял в воздухе.

— Кто это был? — спросил Федюшка.

— Это был мой охранитель снов. Выгоню паразита, не справляется. Кстати, на шутку не сердишься? Я же обещал, что ты не проснешься. Без шутки жизнь была бы совсем пресна. А? Ведь я к тому ж покровитель всех шутников и шуток... Итак, ты хочешь знать, кто я? — Постратоис выпрямился и встал подбоченясь. — Когда-то я был таким же ангелом света, как Михаил. Меня звали Люцифером, что значит Светоносный, но я не захотел быть в ихнем свете, я взбунтовался! Я первый во вселенной революционер и вождь первой революции.

— А почему ты не захотел быть в свете?

— А потому что моя гордость не позволяет мне признавать над собой чью-либо власть, даже власть собственного творца. Я сам хочу властвовать. А моему «хочу» нет и не может быть преград! Я увлек за собой треть ангелов, и теперь мы — черные ангелы, мы — демоны! Злые языки зовут нас бесами, но нам — плевать. Я восстал против Творца вселенной и я одолею Его. Не желаю я быть его рабом! Да и где Он, а? Нету Его. Прячется Он, нету Его! — Постратоис широко развел руками и даже под кровать заглянул.

— Ты огонь небесный просил у Михаила? А? Признавайся.

— Просил, — пролепетал Федюшка.

— Ну и что? Дали его тебе? А?

— А-а-а, то-то! Всё у них так, за все им надо платить этим несчастным, никчемным добром, мой же огонек ты задарма получишь сегодня же, а они, светоносные рабы Творца вселенной, обещают после смерти.

— И платить не надо?

Грохочущий хохот едва не оглушил Федюшку.

— Не надо, не надо платить, все давно уплачено, — орал, смеясь Постратоис, — я всегда вперед беру, твое желание и есть твоя плата. Мое бессмертие, мой огонь — сегодня же! А то, может, после смерти хочешь? Смерти не желаешь?

— Нет!

— В воротца золотые лез? Э-э, вижу, что лез, ну и как? Горб не пустил? Ай-ай, а в мое бессмертие широки врата, всех впускаю! И чем больше горб, тем больше почета. То ведь не просто горб, а наш пупырчатый друг прилепился, ха-ха-ха-ха! Слизняки-добряки хают само слово «грех», ну да ты не смущайся. Лень — грех? А ведь благодаря лени человек машины изобрел, лень было ему пешком ходить, вот и изобрел. Зависть — грех? А позавидовал человек птице — и самолет придумал. Ложь — это плохо?

— Наверное, плохо, — промямлил Федюшка.

— Чего-то я не возьму в толк, чего тут плохого, а? — Столько на лице у Постратоиса написалось неподдельного удивления, что оно передалось и Федюшке, и у того невольно мелькнула мысль, что, может быть, и правда тут ничего плохого нет?

— Разве тебе плохо, скажи мне, что ты всю жизнь свою врешь? А? Не смущайся и не красней! Ложь — это прекрасно. Все на свете врут, кто много, кто поменьше, но нет на земле человека, прошедшего мимо лжи. Разве тебе плохо было от твоего вранья? По-моему, ложь тебе одни удовольствия дарила. Разве не так?

— Так, — согласился тихим голосом Федюшка.

— А то, что дарит удовольствие в жизни, разве может быть плохим? То-то! Ну а если твоя ложь кому-то неугодна, то на это, прости меня, надо наплевать! Вот так...— И Постратоис прихрюкнул, хрипнул носом и вдруг харкнул через всю комнату на противоположную от кровати стену. Не меньше ведра слюны было в комке его харкотины. Будто хлопушка взорвалась, так врезался комок в стену, Федюшка аж вздрогнул.