Святочная повесть - [11]

— Что? Кто обещал? Пос... как? Ох и имечко... Да откуда ж он взялся? Ой, Господи, помилуй, горе мне, бредить начал, что ж за напасть такая?

Федюшка вновь вырвался и встал напротив бабушки в позу боксера.

— Ты!.. Я не брежу. Он сказал, что я умру, а он никогда не врет. Он все знает, все может.

— Да кто он-то?

— Постратоис! Мы с ним летали. Вот, сундучок привез.

Тут бабушка углядела на столе сундучок и оторопело замерла:

— Боже, что это, откуда?

— Говорю ж тебе — летали мы. Клад это.

Бабушка перекрестилась и испуганно оглядела комнату. Реальность сундучка не вызывала никаких сомнений.

— И он сказал, что я умру сегодня, что я не проснусь! — И Федюшка вновь заплакал. Бабушка опять прижала его к себе и снова начала успокаивать, приговаривая:

— Господи, да кто ж тебе явился-то? — Ей удалось затащить Федюшку на кровать, хотя он сопротивлялся этому отчаянно. — Ну, ну, успокойся, засни, попробуй...

— Как засни?! Что ты говоришь, старая. Он же сказал, что я не проснусь!

— Да плевать на то, что он там наговорил! — вскричала бабушка, — бес это какой-нибудь был, сатана... Ой, Господи, помилуй, да врет он всё... — В голове ее тоже крутилась кутерьма, уж очень ее сундучок смущал.

Наконец, Федюшка устал сопротивляться и затих. Она перекрестила его и призвала на помощь все небесные силы и всех святых угодников.

Федюшка дернулся при этом, но буянить больше не стал, сил не было. Не взирая на его сопротивление, веки его закрывались и наконец закрылись. Одолел сон Федюшку. «Да что ж я делаю, почему я сплю?! Ведь этот сон, последний мой сон на земле, просыпаться немедленно»... — кричал-голосил откуда-то из дальних глубин его нутра его повелитель, капризный маленький человечек по имени «хочу». Слышал Федюшка вопль его, но проснуться не мог.

— Ты хочешь проснуться? — услышал вдруг Федюшка. Голос, очень похожий на голос Постратоиса шептал ему на ухо из пустоты.

— Да, — плаксиво ответил Федюшка, озираясь вокруг себя и никого не видя.

— Никогда! — сказал голос зловещим шепотом, и даже слюной было обрызгано ухо Федюшки. И тут он увидел, что в метре от его глаз из воздуха начинают проступать черные буквы, точно рукой каллиграфа написанные, со всякими завитушками и буквы эти образуют все то же страшное для Федюшки слово «НИКОГДА». Сцепленные в слово буквы ожили, слово закачалось, запрыгало, оно и ощущалось Федюшкой как живое, обмиравший от страха, он нисколько не сомневался, что перед ним живое существо — слово «НИКОГДА», имеющее силу и власть над его жизнью. Слово вдруг вспыхнуло каким-то невиданным черным огнем и Федюшку сразу обдало сильным жаром. Он завороженно глядел на колыхание черных языков черного пламени, и некий голос внутри него говорил, что это и есть гееннский огонь. И таким страхом и такой тоской прониклось все существо его, словно сам старик Страх дышал на него из пылающего слова, и сама старуха Тоска вцепилась в него своими зубами. Ему казалось, что все вокруг него, каж- дая пылинка в воздухе кричит ему — «НИКОГДА». И никуда не убежать от этого могучего слова, от этого крика, от жаркого полыхания, от Тоски и Страха. Он зажмурил глаза и все равно не закрылся от полыхающего, жгущего слова, он увидел старика на коленях, вожделенно глядящего в вырытую им яму, из которой вылетел черный комок, с треском распавшийся на буквы, и это были всё те же буквы: H, И, К, О, Г, Д, А, они тут же вспыхнули черным огнем, и слово «НИКОГДА» задрыгалось, громко хохоча, у старика над головой. Но он не видел этого слова, не чувствовал его и, только когда вступило ему в сердце, когда он схватился рукой за грудь, повернул он безумные глаза свои в направлении слова и тут же упал замертво. Взвыло слово и черной молнией метнулось туда, где юный злодей Хулио снимал часы с пьяного.

Встало, загорелось слово между глазами Хулио и часами, но ничего, кроме часов, не видел Хулио, не слышал он злорадного раскатистого хохота — «НИКОГДА!» Металось слово по миру и кричало и шептало людям, что не свершится ничего из того, что они задумали, а свершится то, что задумано о них высшими силами. Но не слышит никто ни крика сего, ни шепота, не чувствует жара, не видит полыхания. Разожмурил, открыл глаза Федюшка и почувствовал, что разжались зубы старухи Тоски и дыхание старика Страха утихло, полегчало Федюшке, его вдруг повлекло вперед, туда, где ему слышался шум прибоя. И он двинулся туда, и с каждым шагом спадала с души тяжесть от пляски пылающего «НИКОГДА». Он все более ускорял шаг и наконец побежал во всю прыть, на какую только способен был. И вскоре он действительно оказался на берегу моря. Остановился он зачарованный. Несказанная благодать лилась на него отовсюду. И солнце было тут необыкновенное, и море было необыкновенное, и воздух был целительным и чарующим, от одного глотка его по телу расходилась дивная, ни с чем не сравнимая приятность, суета мыслей пропадала, и являлось такое успокоение, такая тихая радость, что слезы умиления сами собой текли из глаз. И на умиротворенный Федюшкин ум пришла вдруг мысль, что то блаженство, которое он сейчас испытывал, и есть цель жизни человеческой, ибо не представлялось ему, что могло быть выше этого. Никакое удовольствие от съеденной какой-нибудь вкуснятины, никакая радость от сотворенного умом или руками ни в какое сравнение не шли с тем состоянием, в котором находился Федюшка, подставив себя райскому солнцу и воздуху и любуясь синим морем и белыми барашками на гребнях волн. На холме у моря сидел очень высокий обнаженный человек с прекрасным лицом. Он улыбаясь смотрел на море. Вдруг из моря, метрах в ста от берега, поднялась огромная темно-синяя голова, а из затылка ее вверх взметнулся голубой фонтан воды. Улыбающийся человек показал пальцем на голову и сказал: