Святая Лизистрата - [54]

— Поймали?

— Что?.. Нет, но мы знаем, в каком направлении они исчезли. Это, бесспорно, репатрианты из Алжира, живущие в Эскальдьё. Они прячутся где-то в городке.

— Их много?

— По крайней мере двое. Один человек не мог подложить сразу две бомбы. У тебя есть аспирин?

В ванной он проглотил таблетки и умылся холодной водой. В зеркале отражалось хмурое лицо, смотревшее на него налитыми кровью глазами.

Он чувствовал себя как с похмелья — во-первых, из-за выпитого накануне вина, а во-вторых, после этой погони за бандитами.

Ночью, когда он обшаривал кусты, им владела святая, все очищающая ярость. Это не был взрыв гнева, налетающий, как шквал, когда все в тебе ощетинивается и под ложечкой стоит ком, а могучий, неиссякаемый поток чистой ненависти. Казалось, дух линчевания вселился в его охотничье ружье. Он, словно гончая, обследовал все темные уголки, чертыхаясь, забыв об опасности, влекомый желанием причинить зло, убить.

Ясность ума вернулась к нему лишь гораздо позднее, когда усталые охотники, ворча, расселись у огня на кухне. И тут события обрели вдруг свой истинный масштаб. Ему показалось нелепым, что эта история так его взволновала. Правда, ущерб причинен значительный и опасность была реальной — ему напоминал об этом порез на руке, — и все же он не видел сейчас достаточных оснований для волнения и злился на себя за то, что так трагически воспринял случившееся.

Зато Хосе относился к этому по-прежнему серьезно. Он не только принял выпавшую ему на долю роль, по и всячески подчеркивал ее — однако отнюдь не из желания порисоваться или вызвать сочувствие. Он думал не о себе, ему важно было показать, что произошло покушение. И он уже рассчитывал, как это можно использовать в политических целях, — рассчитывал с осторожностью картежника, у которого козыри на руках и который хочет умело пустить их в ход.

План кампании был почти готов, когда Анри, побрившись и переодевшись, спустился на кухню. Керамические мастерские в Сарразаке и завод Ламейнери в Колаке в шестнадцать часов одновременно прекратят работу. В школах учеников отпустят на полчаса раньше, и в семнадцать часов на площади состоится митинг, а затем процессия направится к местам, где были взрывы, чтобы выразить молчаливый протест.

На митинге будут выступать только представители профсоюзов, но для того, чтобы привлечь возможно более широкие слои населения, председательствовать будет Тастэ в качестве члена Лиги прав человека.

— Хосе! — крикнула Роза в окно. — Тебя тут спрашивает комиссар. Иди скорей, избавь нас от него, а то тут полон двор этих шпиков!

Не успел Хосе выйти, как появился Фоссад с известием о том, что социалисты и железнодорожники примут участие в митинге. Через несколько минут пришел и Кош. Он был в ярости.

— Черт бы их всех подрал! Я сейчас был у этого гада Бриу — хотел сообщить ему о митинге и процессии. Знаете, что этот сукин сын мне заявил?

Несмотря на злость, которая владела директором, физиономия у него была все такая же добрая и благожелательная. А гнев, клокотавший в нем, был столь необычен, что заставлял опасаться за его здоровье. Один из товарищей Хосе вскочил, побелев от волнения:

— Запретил митинг?

— Если бы запретил! Нет, для этого он слишком хитер. Он заявил, что покушения способствуют объединению всех истинных республиканцев нашей коммуны и что митинг должен проходить под знаком муниципального единства. Он не только разрешает провести митинг, а желает сам его организовать. Более того, он хочет председательствовать!

Анри инстинктивно бросил взгляд на Фоссада.

— Нет! — воскликнул толстяк. — Это невозможно. Это же бессмысленно!

Люди, сидевшие у камина, улыбнулись, но никто не проронил ни звука. Друзья Хосе с нарочитым вниманием смотрели в огонь.

Хосе, вернувшись, сразу почувствовал, что что-то не ладно.

— Что тут у вас происходит?.. Эй, профессор, комиссар тебя спрашивает.

Анри пошел не сразу — ему интересно было, что скажет Кош. Хосе внимательно выслушал его и пожал плечами.

— А мне кажется, что это очень здорово, — сказал он.

— Как? Но ведь это же маневр!

Хосе смотрел куда-то вдаль, поверх головы Коша.

— Я рад, что серьезность случившегося открыла глаза Бриу, заставила его понять необходимость противопоставить фашизму объединение самых различных сил.

Старик Эрнандес, евший колбасу с хлебом, плюнул в огонь и посмотрел на сына.

— Объединение простофиль — вот что это будет.

На секунду Хосе, казалось, заколебался, но очень скоро вновь обрел уверенность.

— Надо поговорить с Бриу. Анри, можно воспользоваться твоим телефоном?

— Конечно, но только будь осторожен: у меня в комнате лежит труп. Не разбуди его.

У выхода Анри столкнулся с Кошем.

— Нет, я лучше пойду, — буркнул тот. — От этой их диалектики с ума можно сойти!

— Почему вы так трагически на все смотрите? В конце концов, ведь так тоже можно посадить Бриу в лужу.

— Или дать ему реабилитироваться. Вы же были в Сопротивлении, Лассег, вы-то должны знать, что это разные вещи. И Хосе тоже это знает.

— Хосе хочет извлечь из случившегося политическую выгоду. И он прав.

— Я тоже хочу, но не так! Ведь это же цирк! То, что Хосе хочет, пользуясь случаем, объединить вокруг себя побольше людей, прекрасно, но надо, чтобы ради этого объединения они чем-то поступились, хоть немного активизировались, иначе вся эта затея бессмысленна. Я не против, чтобы Бриу пришел на митинг, но пусть приходит как обычный гражданин, пусть выступит, пусть заставит себя аплодировать коммунисту, вот тогда это будет что-то значить. А ведь он покропит своей святой водицей, произнесет слова, которые мы каждый день слышим, и так все запутает, что, могу ручаться, в митинге примут участие даже националисты! В таком случае, я предпочитаю вообще туда не ходить. Я очень люблю Хосе, но не намерен солидаризироваться с кем попало.