Священное воинство - [13]

При дворе в Пуатье дамы говорили о любви так же, как Сократ и его ученики говорили о политике — ставя вопросы и находя на них ответы: «Что есть любовь?» — «Это прирожденное страдание». «Какой мужчина достоин любви?» — «Только мужчина с характером». «Какова природа ревности?» — «Она — кормилица любви. Кто не ревнует, тот не любит. Настоящая ревность всегда усиливает любовь». «Что можно сказать о сладострастии?» — «Не попадайтесь в сети сладострастной женщины. Вам никогда не заслужить ее любви, если только вы не уверены, что овладели искусством Венеры в достаточной мере, чтобы удовлетворить эту женщину. Но сделать это не легче, чем осушить океан». По иронии судьбы, развитие чувственности, питавшее эти беседы, в известной мере имело своим источником влияние мусульманской Испании.

Сама королева Элеонора принимала горячее участие в этих дебатах. Однажды темой обсуждения стал вопрос: если любви одной и той же женщины ищут пустой молодой человек и достойный рыцарь зрелых лет, то кого из них ей следует предпочесть? «Хотя, — заявила Элеонора, — есть надежда, что молодой человек исправится благодаря любви этой женщины, она не поступит умно, если предпочтет любовь нестоящего человека, когда ее любви добивается достойный. Возможно, пустой человек не исправится благодаря ее любви. Семена, которые мы сеем, не всегда приносят урожай».

Этот блестящий двор вдохновлял новую романтическую литературу. В его салонах создавались некоторые из первых поэтических произведений Запада, и все эти поэмы, сатиры, песни стали именовать «веселой наукой». Под их влиянием Томас Британский прославил любовь Тристана и Изольды, а Кретьен де Труа создал роман «Ланселот» и повесть о чаше Грааль.[2] Из этих придворных диалогов родились и правила любви, в том числе первое и главнейшее из них: «Во всем повинуйся воле дамы и всегда будь готов к службе во имя любви». Второе же гласило: «В любовных утехах тебе не следует выходить за пределы желаний твоей возлюбленной».

Трубадуры Франции повествовали о любовных романах такими словами, как будто до них об этом не говорил никто. Самым обычным сюжетом стала любовная история о том, как вассал питает привязанность к своей госпоже и как та наконец дарит ему свою благосклонность, оказав тем самым честь своему верному слуге. Вершиной искусства менестрелей был «шансон», песнь о любви, содержавшая в себе до пяти строф и посвященная самым разнообразным страстям — от переживаний утраты любви до подвигов, свершенных ради защиты прекрасных дам. Первый и Второй Крестовые походы с их помпезностью, с героями вроде Готфрида Бульонского и фантастическими рассказами о всяких подвигах, дали новый толчок развитию искусства трубадуров, и благодаря этим событиям они стали пользоваться восточными инструментами — такими как арабский гобой или литавры. Романтика Крестовых походов при дворе Элеоноры начала вытеснять романтику времен короля Артура. Людовик VII, первый муж аквитанки, взял свой «отряд поэтов» в печально известный Крестовый поход в Дамаск, а основателем всего этого течения был ее дед, герцог Вильгельм IX.

Поэзия могла быть и вульгарной. Один придворный поэт и музыкант, некий Маркабру, сочинял вирши про неверных женщин, жертвой коварства которых стал будто бы он сам. Его притворное негодование против «распаленных шлюх» вызывало грубый смех самих дам. Он создал образ «возбужденной светской дамы» и бичевал «потаскушек, которые в постели изображают из себя нимф».

Многое из этих сочинений юный Ричард внимательно слушал, но часть из них он пропускал мимо ушей. Например, он проигнорировал одно из указаний Андрэ Капеллана, составителя придворного кодекса любви в Пуатье: «Любовь возможна лишь между людьми противоположного пола. Между двумя мужчинами она существовать не может, ибо очевидно, что два лица одного пола не имеют естественной возможности дарить друг другу любовь и совершать действия, обычно с этим связанные. Того, что не дозволено природой, любовь принять не может».

Если Элеонора предпочитала Францию Англии по причинам эмоционального характера, то у короля Генриха в это же время было много хлопот и забот в его континентальных владениях. То здесь, то там вспыхивали мятежи баронов против их английского государя (как это было и во Франции при первом муже Элеоноры Людовике VII). По иронии истории, как только Генрих сумел после 12 лет борьбы усмирить мятежных феодалов и в 1169 г. также заключил мир с Францией, против него пошли его собственные повзрослевшие сыновья.

Это относилось и к юному Ричарду. Недовольство и даже озлобление сыновей Генриха проистекало из того, что они имели титулы, за которыми не стояло реальной власти, а также тем, что у них, по сути, было две родины — Англия и Франция. Генрих, старший брат Ричарда, был объявлен наследником английского престола, но, как владетель земель на континенте, он был также вассалом короля Франции. Это было почетное положение, не дававшее власти, но при этом принц Генрих, как и его братья, оказался привязан ко французскому двору, где интриги и заговоры стали обычным делом. Сам Ричард получил титул герцога Аквитании, но и это был пустой звук. Шестнадцатилетний принц хотел большего.