Своя земля - [20]

— Ох, господи, силушки моей больше нет. Ты уж сама похлопочи, Надя.

Так она говорила каждое утро.

— Сама, сама, — сказала Надя и, захватив подойник, вышла из хаты.

Начинался неяркий ласковый день. Влажные тени от дома и сарая протянулись длинно, через весь двор, на траве еще поблескивали тускло-серебристые росинки, розовые облака застыли в небе, и среди них медленно подтаивал ущербный месяц. Разнозвучные голоса пробудившегося села раздавались приглушенно, как в дождь.

Надя выпустила из сарая корову, бросила перед нею охапку привявшей за ночь травы, присела на низкой табуретке доить. В это время Федор вышел на крыльцо, слипающимися глазами посмотрел, как руки жены быстро и ловко ходят под брюхом лениво жующей коровы. Надя повернула к нему голову, улыбнулась:

— Не выспался?

— Ты дашь выспаться, — хмуро буркнул он. — Когда вернулась из клуба?

— Полночи не было, — засмеялась Надя. — Долго на спевку собирались, поздно и начали.

— Мне на машинный двор пора идти, — немного помолчав, сказал Федор. — Николай Павлович вчера наказывал косилки заранее проверить.

— Подожди минутку, поесть соберу.

Закончив дойку, она выгнала корову на улицу, к стаду, подхватила подойник и вернулась в хату. Федор, одетый в комбинезон, расчесывал перед зеркалом волосы. Надя поставила подойник на лавку и, приласкав взглядом крутой, влажный от воды затылок мужа, ушла на кухню. Со свойственным молодым хозяйкам пылом, она делала все в охотку, с пристрастной старательностью, — хлопоты по дому еще представляли для нее привлекательную новизну.

За завтраком Надя, не в силах сдержать счастливого ликования, что так и выплескивалось из ее глаз, восторженно сказала молчаливо-хмурому Федору:

— Знаешь, через три дня едем. Уже и билеты на поезд заказали.

Федор, низко склонив голову, царапал по сковороде вилкой.

— Петр Анисимыч говорит, нам новые сарафаны пошили, — оживленно продолжала она. — Вот чудо как хорошо! У меня серебряный кокошник на голове, знаешь, как раньше у боярышень. Представляешь, как будет красиво…

Федор отодвинул от себя сковородку и поднялся.

— Ну и что хорошего! Сарафа-ан. Боярышня… Кому это нужно! Завлекают вас разными безделками, а ты и растаяла. И ехать тебе не след, подумаешь, велика радость!

— Это почему же? — обиженно спросила она, подняв на него глаза, мгновенно принявшие оттенок старой меди. — Как это не ехать, если я хочу? Почему ты за меня решаешь? Вот еще выдумал! Раз все едут, и я поеду, чем я хуже других. Я, может, больше всех готовилась…

— Я не говорю — хуже, а тебе нельзя ехать, — ответил Федор. — Дом не на кого оставить, мать больная лежит, а ты поскачешь черт знает куда.

— Правда, Надюша, мне и воды подать некому, — отозвалась из-за печки свекровь.

Надя посмотрела на мужа в упор, и глаза ее выражали такой рвущийся из груди упрек, что Федор не выдержал и поспешно шагнул к вешалке за фуражкой.

— Нет, ты не уходи, послушай меня. — Она поднялась и решительно подошла к нему. — Если только это мешает, так мама поможет. Она и корову подоит, и приберет, приготовит что надо и воды подаст.

— Как же, есть у нее время, о своих гостях надо заботиться. — Федор искоса посмотрел на жену, натянул фуражку и распахнул дверь.

— Не ври, пожалуйста, мама не будет возражать. — Что-то дрогнуло раздраженно в ее голосе. — Ты куда же уходишь, подожди…

Надя бросилась в сени, схватила Федора за рукав.

— Нет, ты все-таки ответь, почему не хочешь, — оскорбленно сказала она.

— Не хочу — и все! — сурово ответил он. — Что тут объяснять? Не хочу!

— Это почему же? — требовательно настаивала Надя, удерживая его за рукав.

— Будет тебе по клубам бегать, допоздна там околачиваться, скоро и вовсе забросишь дом. Какая мне радость, сиди да жди тебя. — И договорил еще суровее: — Не девчонка, давно пора понимать.

Надя выпустила его рукав, выпрямилась и осуждающе посмотрела на него — смутная догадка подтверждалась.

— Бабьи сплетни слушаешь, Феденька? За кого ты меня считаешь, стыда у тебя нет.

— Зато у тебя вволю, и то хорошо, — крикнул он, сбегая с крыльца.

Надя вернулась в горницу, бросила косынку на кровать и принялась расчесывать свои густые, тяжелые волосы, сердито поглядывая в зеркало. Размолвки с Федором стали повторяться все чаще. А ей очень хотелось поехать в Москву. Но Федор был против, и она внутренне ожесточилась. Надя думала, что Федор прислушивается лишь к тому, что происходит в его собственной душе, и не хочет считаться с ней. «Как бы не так», — с возмущением сказала она себе и, не замечая боли, с силой потянула запутавшийся в волосах гребень.

Но характер у нее был легкий, веселый, она не умела и не могла подолгу сердиться на мужа, к тому же вспышка Федора забавляла ее, и вскоре ее сильный голос уже раздавался по дому и во дворе. Занимаясь делами, она, как и бабка, всегда пела.

Старый муж, грозный муж,

Режь меня, жги меня;

Я тверда, не боюсь

Ни ножа, ни огня, —

пела Надя и вдруг со смехом повалилась на кровать; что же она поет, какой он старый, какой он грозный, он еще, как ребенок, дует губы, когда обидится (Надя говорила в таких случаях: «Что губы на каталку натянул»), и хмурый только по виду, а сам до-о-о-брый, до-о-обрый…