Свой среди воров - [6]

Император Люсиен относился к власти с маниакальной ревностью. Стерпеть, что кто-то покусился на королевство – пусть даже теневое – в пределах его личной империи, он не мог. Всякая власть исходит от императорского престола, а присвоить себе власть меньшую без разрешения высшей есть покушение на право самодержца. И вот старевшее воплощение владыки создало орден Белых Кушаков, ищеек, подчиненных лично ему. Золотые Кушаки, гвардия, и Кушаки Черные, легионеры, у него уже были. Эти Белые наводнили улицы Илдрекки, ведя за собой имперских легионеров. Кентов вешали скопом, и виселицы напоминали яблоневые сады. Те, кому не нашлось веревки, валялись на улицах. Выреза́ли целые семьи – за то, что кто-то из домашних жил по законам Исидора внутри империи. Исидора возили по улицам и кромсали день и ночь напролет. А имперские маги не давали ему умереть – чтобы все смотрели и мотали на ус.

И это возымело успех. Прошло двести лет, а Круг оставался раздробленным. Короля сменили мелкие паханы, постоянно воевавшие друг с другом. Даже Серые Принцы были слабым подобием Исидора, хотя давно стали фигурами легендарными, благо под их рукой собирались целые теневые армии, им подчинялись люди в десятках преступных обществ – выполняли приказы, принимали заказы и отчитывались перед своими покровителями. Никто не знал, сколько дел совершалось по их воле и сколько отстегивалось в их многочисленные фонды, но никто и не сомневался, что их власть велика. Серые не контролировали определенную территорию, и даже штаб-квартир у них не водилось. Но каждый из нас слышал их имена: Тень, Госпожа Танца, Клешня, Одиночество, Дудочников Сын, Щур и Щиток. А также знал, что лучше держаться от них подальше.

И все же изобретательные и могущественные Принцы не шли в сравнение с Исидором – жалкие тени, зыбкие отражения. Ни гордости, ни центрального руководства у Круга не осталось. Поэтому я подумал: нет, нашему брату не выдержать допрос Хряся из чувства верности или чего-то подобного. Процент не заплатят, а прочее никого не интересует – кроме, похоже, Ателя.

– Ладно, – сказал я. – Допустим, что Атель действительно молчал из чувства долга, хотя я лично в это не верю. Но предположим. Тогда остается вопрос: кому он был верен? Он же контрабандист. На себя работал. Ради кого контрабандист пойдет на такие пытки?

– Ради Иокладии?

Опять это имя. Я раздосадованно помотал головой:

– Ну, возможно. Но кто она такая? Уж точно не Тертый Калач, иначе мы бы о ней слышали.

– А кто тебе сказал, что она из Круга? У Ателя могла быть другая причина.

– Да, и серьезная, раз он продержался у Хряся целую ночь.

Какое-то время Деган смотрел себе под ноги.

– А может, родственница? – предположил он наконец.

– Родственница? Ателя? В смысле – сестра или что-то вроде этого?

– Или мать. Или возлюбленная.

Я помотал головой.

– Да нет, чепуха.

– Ну для тебя-то – конечно.

Я хотел огрызнуться, но прикусил язык и вымученно пожал плечами. Нет, меня так просто не возьмешь. Если Деган желает поговорить о моей сестрице, то пусть, черт его дери, сам потрудится назвать ее имя. Я – не буду. И вместо этого я произнес:

– Ты вроде говорил, что я тебе завтрак должен?

– Меняешь тему?

– Нет, долги отдаю.

– То-то же, – улыбнулся Деган.

Я быстро прикинул:

– Сегодня День Сокола. Значит, пора наведаться к Мендроссу.

Деган поглядел на небо.

– Не рановато для визитов?

– Часов на восемь, – согласился я. – Но я тут понял, что людей надо время от времени удивлять, чтобы не расслаблялись. А с утреца и товар посвежее.

До площади Пятого Ангела мы добрались буквально за полчаса, если не быстрее. Здесь раскинулся базар áрииф – лабиринт лотков, навесов и толп на пятачке вдвое меньше нужного. Рынок славился дешевизной и вкуснейшей уличной едой. Над площадью висела густая кисея из дыма и пыли, волнами колыхался зной. Под этим мутным покровом пестрели навесы, в чересполосице света и тени ярко вспыхивали краски, сновали покупатели, и этот шумный базар был отражением империи, многолюдной и разношерстной, где собрались все: от коренных илдрекканцев, охочих до дешевизны, до беженцев с джанийской границы.

А над толпой нависал покровитель площади – Ангел Элирокос. Когда статую Простителя устанавливали на ее верхотуре, она, должно быть, радовала глаз тонкой работой и красками. Но прошли века, и краска облупилась, обнажив серый мрачный камень; одна рука давным-давно отвалилась, зато другая до сих пор традиционно указывала на север. Если бы не изображения спасенных душ подле пьедестала, старина походил бы на увечного попрошайку.

Мне эта статуя всегда нравилась.

Мендросс со своим лотком расположился у самого пьедестала Ангела, где заканчивалась тень. Когда мы подошли, он объегоривал покупательницу. Пока они пререкались, мы с Деганом принялись угощаться всем подряд. Мендросс воспринял это как должное, но женщина возмутилась:

– Так вот почему ты такую цену ломишь! Чтобы дружков задарма кормить?

Мендросс сердито зыркнул на нас из складок и щек, а к ней обратил сахарную улыбку:

– О нет, сударыня! Эти милые люди просто снимают пробу для своего господина, почтенного Пандри, шеф-повара Внешнего имперского Двора!