Свой среди чужих. В омуте истины - [44]

—Павел Иванович, вижу, вы продрогли, вам надо согреться. Смирновки? Арманьяк? А ты, Владимир, сходи на кухню, до­стань что-нибудь из холодильника и захвати большой термос с кофе.

Не прошло и нескольких минут, как мы, сидя за столом, слушали неторопливую речь Богрова.

— Вчера, — начал он свой рассказ, — мы договорились встретиться с Жераром на квартире. Вышел на улицу Шаброль и вижу: неподалеку от дома, вблизи калитки, торчит подозри­тельный тип, подняв воротник пальто. Когда я поравнялся, он вызверился на меня и спрашивает: «Вы здешний? Жорж Карасье не здесь живет?» Я пожал плечами и тоже спрашиваю: «Где-то тут, мне сказали, улица Лафайета? Не знаете? Заплутался я». Он махнул рукой: «Туда!» и отвернулся. Я побрел дальше, дошел до здания — помните, с выступом? — и понаблюдал оттуда. Тип все еще был там. Тогда я позвонил на квартиру к Жерару...

—   Как неосторожно! — вырвалось у меня.

—    Да не туда, куда вы думаете! И сказал, чтобы Робин проверил, есть ли слежка. Хорошо, еще застал, он как раз собирался выходить. Пришлось договариваться о встрече на рынке. Он был с Ежень, и мы отправили ее поглядеть на улицу Шаброль: тип все еще слонялся там... Так что конспиративная квартира приказала долго жить! А туда должны были прийти некоторые товарищи. Пришлось кого обзванивать, а к кому и заходить. И чуть было не опоздал к вам. Ты, Владимир, тоже хотел завтра прийти?

—  Конечно!

—  Собраться должно было около десяти человек, а знают о квартире шестнадцать, поэтому первая десятка вне подозрений, а вот остальных придется проверять!

—  Не понимаю! — поглядел на Павла Ивановича Катков.

—    Все проще пареной репы. Если известны место и час сбора, то в данном случае абвер перед домом никого не по­ставит. Сами понимаете, не такие они дураки. Нагрянули бы, когда все сошлись!

—    Может, «Кошечка»?.. Хотя после встречи маловеро­ятно... — Ну ладно, вы на этом собаку съели, и уверен, что провокатора обнаружите. Мы сейчас с Иваном обсуждали другой вопрос. На меня насел Блайхер: хочет, чтобы я занялся выявлением участников Сопротивления среди белоэмигрантов. Откровенно говоря, я побаиваюсь его, наверняка собрался меня «контролирен»!

Мы посидели с добрый час, обсуждая, как мне вести себя с немцем и что делать, если вызовет. Но так ни к чему не пришли.

—Утро вечера мудреней! Сейчас устали мы, в голову ничего не лезет. Пошли спать!

Богрова уложили на диван, а я устроился на двух креслах.

После завтрака Катков уже поднялся было отправиться в редакцию, но слова Павла Ивановича усадили его снова.

—   У меня есть предложение и, хотя такие предложения делаются с глазу на глаз, я знаю, что Владимир Дмитриевич все равно будет с вами советоваться, Иван Михайлович, — и, вытащив из кармана вчетверо сложенный лист плотной бумаги, продолжал:

—   Вот удостоверение на имя Ивана Васильевича Дорбы, польского подданного украинского происхождения, завизиро­ванное немецкими властями, с пропуском в Берлин. Дело в том, что по этому документу должен поехать мой товарищ... — Па­вел Иванович задумался, или сделал вид, что колеблется,—для выполнения задания несложного и не рискованного, но весьма доверительного, а я вам верю, Владимир Дмитриевич. Следует встретиться с одним человеком, немцем по происхождению; он в случае чего и устроит вас, и защитит, если понадобится. О нем, сами понимаете, поговорим с глазу на глаз.

— Скажите, Павел Иванович, как вы думаете, после победы над фашизмом Россия распахнет ворота, поднимет «железный занавес», пустит к себе эмигрантов, желающих вернуться на Родину? Я не говорю о знаменитых ученых, писателях, худож­никах, скульпторах или изобретателях, а о нашем брате, скажем, «сопротивленце»? — спросил неожиданно Катков.

—   Я уверен, что всех, кто прямо или косвенно помогал Советскому Союзу в этой войне, примут с распростертыми объятиями

—  Согласен с вами,—закивал я,—Родину надо заслужить. Кто знает, какова бы нынче была в России власть, если бы так называемая буржуазная интеллигенция не развязала Граждан­ской войны, не покинула страну, не настроила весь мир против существующего там строя, не вела бы к подрывной войне, в результате чего появился фашизм. Надо полагать, не было бы основания к тем ответным, слишком, правда, кровавым, мерам большевиков.

—    Эх, Володя, Володя, до чего ты любишь пофилософ­ствовать. Все этотолстовщина: «Где любовь, там Бог», а мир построен не только на них, есть еще и зло, и дьявол. Вот тут мы все такие, дай только нам порассуждать. Отсюда и эмигрантские свары из-за выеденного яйца. «Что бы было, если бы ничего не было!» Шла кровавая Гражданская война, и вслед за тем еще более кровавая расправа! И спустя двадцать лет текут ручьи и реки крови россиян! Хватит споров и счетов, пора взяться за ум и подумать о том, чтобы наше Отечество не превратили в колонию, а людей — в рабов! — Катков повернулся к Богрову, который спокойно, казалось, с безразличным видом его слу­шал. — И не подумайте, верней, пусть не думают там у вас наверху, что эмиграция — Моська, что лает на Слона. Она, в своей массе, протягивает руку, не отвергайте ее!