Свора пропащих - [2]

— осуждающе произнесла женщина, которая каждое воскресенье ходила в церковь.

Иеронимус уселся поудобнее на мягкой земле, склонил голову набок.

Солнце уже высоко стояло над горизонтом. День был серый, и облака обещали скорый дождь.

— Я хочу говорить с капелланом, — сказал, наконец, Иеронимус.

Юноша сокрушенно отозвался:

— Я недостойный пастырь.

— Сейчас ты делаешь для своей паствы все, что в твоих силах, — возразил Иеронимус.

— Не таков я был при жизни.

— Иногда для покаяния довольно и секунды, — сказал Иеронимус.

— Кто ты? — спросил, помолчав, убитый капеллан.

— Францисканец, — был ответ. — Мое имя Иеронимус. Что я могу сделать для тебя?

— Если ты действительно монах, то помоги моим ландскнехтам, — донесся еле слышно голос юноши. — Я оставил их погибать в грязи и безверии. Еще сегодня многие из них умрут в грехе.

— В какую сторону они пошли?

— К Страсбургу. Ты догонишь их, даже если пойдешь пешком. У них тяжелая телега и только одна хворая кляча.

Иеронимус поднялся на ноги, отряхнул колени. За спиной он слышал, как перешептываются в братской могиле Айзенбахские мертвецы.

Под проливным дождем дороги совсем раскисли, и тяжелые тележные колеса увязали по самые оси. Стоял конец августа.

— Смотри, сынок, это госпожа Осень коснулась пальцем листа, и он пожелтел.

— Госпожа Осень дружит с деревьями, да, мама?

— Да.

— А кто ей враг?

— Никто. Как остановишь госпожу Осень, ежели в один прекрасный день она просто приходит? Приходит и все.

Грязь хватает за ноги, налипает на подошвы свинцовой тяжестью. Мокрые юбки облепляют ноги женщин, сумки и фляги бьют их по бедрам. В обозе две молодые бабы, но кому дело до грудей, выпирающих из корсажа, когда нужно помогать бедной кляче, бьющейся в очередной луже.

В телеге остался один только Мартин — и то лишь потому, что умирал. Остальные раненые брели пешком. Мартин давно служил в отряде, в «Своре Пропащих». Когда Мартин умрет, капитану Агильберту больше не с кем будет разделить свои воспоминания.

Отряд слыл отчаянным даже среди наемнических банд, бродивших во множестве по этой злосчастной стране, которую опустошила долгая война. У них был кровавый флаг, Blutfahne, — грязная красная тряпка на обломанном древке, и они гордились этим. Девять лет назад, когда нынешний командир отряда, рыжий Агильберт, был еще простым пехотинцем, грозный Изенбард сжег женский монастырь. Простыню с кровавыми пятнами, на которой насиловали монахинь, он сделал своим знаменем. И когда кровь на ткани становилась коричневой, ландскнехты обновляли алый цвет, обмакивая полотнище в кровавые раны новых жертв.

Но Изенбард мертв, и со дня его смерти минуло уже пять лет. И почти все солдаты, помнившие его бородатое лицо с грозно вывороченными ноздрями, тоже в могиле. А сейчас умирает предпоследний.

— Плохо, что Мартин отойдет без причастия, — говорит Эркенбальда солдату, налегающему плечом на телегу. Под дождем подружка Мартина похожа на драную кошку. Остренький носик синий от холода, светлые глаза глядят безумно, длинные белые волосы уныло свисают из-под насквозь промокшего капюшона.

Имя солдата — Ремедий. Он высок, широкоплеч и очень силен. Темно-русые волосы липнут ко лбу, где не перестает кровоточить рана. Тяжелая аркебуза горбатит серый плащ на его спине. Солдат обвешан боеприпасами, как дерево идолопоклонников греховными подношениями: с шеи свисает плотный кожаный мешочек с пулями; потертая перевязь отягчена патронташем, который безбожники-ландскнехты именуют «одиннадцать апостолов»; на поясе болтаются прочие нехитрые причиндалы, которые важнее хлеба. Без хлеба не живет только солдат; без шомпола для чистки, оловянного пузырька для смазки, ветошки, запальных фитилей не живет аркебуза, а она куда важнее солдата. В другом мешочке — деньги: четыре гульдена жалованье, пара золотых женских сережек — добыча, взятая в Айзенбахе.

Ремедий был уверен: хрупкая Эркенбальда ухитрилась взять гораздо больше. Бесстрашная баба, прет прямо в пролом, пока еще не рассеялся дым от выстрелов, — скорее, покуда всю добычу не расхватали другие. Двужильная Эркенбальда, подумал солдат с неприязнью, поглядывая на длинноносую фею со впалыми щеками. Ее дружок Мартин, который сейчас отдает концы в проклятой телеге, был Doppelsoldner, а она — Doppelfrau. Пока солдат получал двойное жалованье, его подстилка брала двойную добычу.

— Мартин умрет, как жил, — сказал Ремедий. — Полагаясь только на себя. При жизни он не слишком нуждался в Боге и его служителях. Думаю, после смерти в раю ему не обрадуются.

— Надеюсь, черти обдерут хрен нашему капеллану, — сказала женщина и грязно выругалась. — Сунулся грабить, скажи, какой храбрец. Теперь гниет во рву вместе с проклятым булочником.

— Сучий выродок, — равнодушно согласился Ремедий. — Кто-нибудь подобрал библию?

Женщина махнула рукой. Когда в ров сбрасывали трупы, она вместе с остальными бегло обыскивала тех, кто казался одет побогаче. Забрали пули, сняли кольца, серьги, цепи. А книгу никто даже искать не стал. Кому она сдалась, книга-то? В отряде грамотных не было. Да и крест на покойном капеллане был железный, плохонький.

— К вечеру доберемся до деревни, — крикнул капитан Агильберт, проходя мимо широким шагом. Из-за завесы дождя сквозь хлюпанье ног и копыт снова донеслось: — К вечеру будем в деревне.