Свои - [45]

Да еще малевания его… Мать-то на них сквозь пальцы смотрела, — поблажит да забудет, — а вот жена терпеть не хотела. На что это мужику забавы детские? И ладно бы красивое что, цветы, виды разные, — а то ведь иной раз не пойми что выводит: то ведро старое, а то и вовсе углы да пятна.

В доме у молодых скандал за скандалом. Сашка опять выпивать начал. Уж на что жена женщина напористая была, а только того и добилась, чтобы его зарплату и паек ей выдавали, потому как мужик у нее совсем пропащий стал: где какую копеечку раздобудет, — все на выпивку, кино да краски спустит. Сашка в ответ разобиделся, к дому совсем охладел: как у людей получка, дружков-собутыльничков найдет, с ними и загуляет. А там и дружки вернутся, и неделя пройдет, и другая, — а его нет и нет. Какая жена тут выдержит? Ну и развелись.

* * *

Сашка в родительский дом переехал. Мать его хоть и сыном недовольна была, и мягкосердечием не отличалась, да ведь мать — она мать и есть, сына любым примет: и выругает, и как только не обзовет, а из дому не выгонит, да еще до последнего надеяться на что-то будет.

Для Сашкиной матери последней надеждой местный немецкий самодеятельный театр стал. Уж каким ветром Сашку туда занесло поди знай, а только оказалось, что немецкий и русский языки там на равных живут и процветают. И на том, и на другом пьесы ставятся, концерты устраиваются, а иногда в одном представлении оба языка «участвуют», к тому же дословного знания текста никто не спрашивал. Вот и стало Сашку затягивать.

В первое время как завороженный ходил, все восхищался, рассказывал как хитро на сцене получается, что и ложь сразу видна, и глупость во всем бессилии, и правда всегда побеждает; и пусть она придуманная, эта правда, но ведь и зритель эту условность понимает, а вот же идет. И все время что-то зарисовывал, записывал, а после работы прямиком к новым знакомым бежал.

Тут уж не до скитаний и пьянок стало. На работе поусердствовать пришлось, чтобы прежние прегрешения искупить, — но уж так Сашка постарался, что снова в передовики выбился. В театре-то строго к своим участникам относились, требовали, чтоб никаких задолженностей — ни по трудодням, ни по повинностям, ни по нормам — за ними не водилось. Человеку на сцену выходить, а он, допустим, лодырь, паразит и злостный неплательщик, — на что тут смотреть? Вот и пришлось Сашке подтягиваться. Зато у матери надежда появилась, что хоть через сомнительную эту забаву сын-шалопай, наконец, в разум войдет. Сама-то она вертопрахов-комедиантов никогда не любила.

Зато в театре Сашку приняли сразу и безоговорочно. Коллеги-художники о своем рассуждали: способности, мол, у парня, глаз художника. Режиссеры с актерами свое видели: лицо, говорили, как с плаката, породистое, мужественное, стать «советская». К тому же происхождения подходящего, крестьянского, в РККА служил. Чем не герой нового мира, чем не актер нового театра?

Но и здесь ничего хорошего не вышло. У героя-то этого с дисциплиной пиши пропало, а театр — дело хоть и творческое, но порядка, внутреннего, душевного, почище военного требует. Да ведь у Сашки и трезвого все по наитию, а как выпьет, — и вовсе беда. Ему бы с его характером, раз уж от змея однажды вырвался, — так и вовсе прежних соблазнов избегать. А он — то «поздравится», то отметится.

Полюбится ему роль, — так отыграет, что руководство театра благодарность в колхозное правление выписывает, а в другой раз за прогулы даже от репетиций отстраняет: что за искусство с пьяных глаз. То он спектакль так оформит — из Саратова, Камышина, Самары посмотреть приезжают! А то драку устроит, потом в участке отсиживается, — как на такого полагаться? Из жалости в рабочие сцены записали, но и тут ему веры нет. Товарища в помощь приставляли, чтоб за Сашкой приглядывал и по возможности от пристрастия алкогольного удерживал. И хорошо, ежели они с тем товарищем дело делали, а не дружбу обмывали. А то ведь по-всякому бывало.

Однажды, в каком-то Доме культуры дело было. Сидели Сашка с «помощником» в рабочей люльке чуть ниже колосников, сидели сцену оформляли, переругивались, конечно. Как без этого? Вечером вместе пили, теперь вот вместе страдали… И вдруг снизу, из затененного зала — девичий голос:

— Что же вы?.. Это ведь сцена! Алтарь искусства! А вы ругаетесь! — и слова пышные, патетические, а голос спокойный, будничный. Так матушка-Шефер мальчишек одернуть могла: уж и за стол сели, а руки, поди, не мыли…

— Это кто такой умный? — недовольно развернулся Сашка в зал, и нацелив на девушку прожектор, включил его на всю мощь, так что та зажмурилась до слез, и открыла глаза, лишь почувствовав, что прожектор выключен.

— Что за клоп? — снасмешничал помощник.

Оба расхохотались, но больше не матерились; однако почувствовав себя не удел, бросили работу и начали спускаться со своих высот, чтобы покинуть недружелюбный ДК. А на помощь несчастной, включив в зале свет, спешил горделиво сияющий сторож:

— Сцена, сами видите, небольшая. Зато при ней помещения разные есть. Сейчас, сейчас. Сами увидите!

И тут же пояснил для рабочих (те медленным вальяжным шагом плыли между рядов на выход, угрожающе надвигаясь на девушку и словно не замечая ее):