Свои люди - [13]

— Пронесло-о! Елки зеленые! Ведь чувствует, чувствует, а молчит! Тя-янет душу… Кошки! — И поглядел на Мишаню окрепшим, уверенным взглядом. — А ты молодец! Ничего не сболтнул… А то она у меня ревизо-о-ор!

— Ревизором работает? — поднял голову Мишаня.

— Нет! Что ты?! — усмехнулся Филецкий. — Она у меня преподаватель в младших классах. Ревизор! Скажешь тоже… — Он помолчал, выдохнул задумчиво: — В школе тоже работка будь здоров! Тут одна, а там тридцать. За день голова опухает…

Лицо невозмутимое мастера видел Мишаня, голос его слышал, а слова не доходили до сознания. Стояло в глазах вчерашнее застолье, улыбка Юлина, сладкая, манящая, комнатка-светелка.

— Ну что скис? Ну-у! — властвовал беспечный голос Филецкого. Глаза его горячие щурились. Блудила в черных зрачках масляная радость. — Пивца бы сейчас! А? Холодненького! Э-э-эх!

— Не хочу я ничего!

— Ну-ну! Не хочет он… Иде-ем!

4

Какое это было утро! Ясное, солнечное! На радость и утеху родилось для людей в рассветный час! Словно вымытые чистым дождем зеленели холмы, укутанные у подножия парным туманцем. И воздух в разгулявшемся солнечном свете мятной льдинкой щекотал ноздри. Дыши не надышишься! Туманец потихоньку сползал с холмов, курился над Ачурами, над черепичными крышами, над акациями вдоль дороги. Брусчатка мостовой влажно блестела. А солнце все выше и выше тянулось в голубеющую высотень, в свое бездонное, и бескрайнее царство.

— Красота-а-а-а! — гремел над Мишаниным ухом откашлявшийся от хрипотцы голос мастера. — У меня, между прочим, в позапрошлом году художник жил. Аж из Москвы-ы-ы! Первые дни шалый ходил. «Ах, места-та у вас хороши-та!» Я его утром разбужу: «Чего не малюешь?» А он: «Да я, понимаете-та, портретист!» — «Ну, — говорю, — меня изобрази!» — «Нет! У вас лицо слишком типичное-та!» — «Как это типичное?» — «Ну распространенное-та…» — «А какие тебе надо?» — «Мне бы, понимаете, старичка-та какого-нибудь столетнего!» — «Ла-а-адно, — говорю, — старичков у нас навалом!» И в Лебедевку его привез… Старушку, что холодильник вчера делали, помнишь? Дед у нее был. Лет сто с мелочью прожил. Сухой как доска. Борода белая, лопа-а-атой! Художник мой чуть не взбесился. «Во натура-та! Во находка!» — «Тю-ю-ю! — говорю. — Да я по району помотаюсь, я тебе таких стариков найду, пальчики оближешь! И все георгиевские кавалеры!» — «Не надо-та! И этот хорош!» Короче, нарисовал он этого старика, уехал. «Портрет, — говорит, — я на выставку представлю!» Открытку с Новым годом прислал. А про портрет молчок. Может, там, в Москве, у кого подлинней борода нашлась… А может, другое что… Черт его знает…

Так не спеша и осилили дорогу к райпотребсоюзу. Филецкий предложил сначала к гастроному подойти, но Мишаня наотрез отказался.

— Мне зайти надо…

— Давай, давай, отметься! — усмехнулся мастер.

Мишаня поднялся на второй этаж. Со стенда с фотографиями передовиков районной кооперации глядела на него заведующая горячим цехом ресторанной кухни Анна Васильевна. Там, на кухне, в живой действительной жизни в день знакомства с Мишаней лицо ее было по-матерински ласковым, добродушно-доверчивым, а с фотографии глядела она со сдержанной строгостью и осуждением, словно сказать хотела: «Что ж ты, сынок? Как жизнь начинаешь?»

Мишаня вздохнул. У знакомого кабинета подтянул потуже галстучек. Показалось на мгновение, что последняя встреча с Юрием Аркадьевичем была очень давно. Но и сейчас, по правде сказать, не хотелось Мишане с ним видеться. А когда в кабинет вошел, понял, что робел напрасно, потому как Юрий Аркадьевич встретил его с благодушной улыбкой. Встал даже из-за стола и руку пожал.

— Ну-ну! Рассказывайте! Как холодильники поживают? Какие жалобы?

— С инструментом неважно, — сдержанно ответил Мишаня.

Юрий Аркадьевич попросил с инструментом малость обождать. Инструмент будет, и в скором времени. И улыбнулся.

— Мы вам тут кабинетик, так сказать, продумали. Прошу! — И танцующим шажком направился в соседнюю комнату, узенькую и длинную, как школьный пенал. Окно в комнате загораживал шкаф с бельмастыми стеклами, оттого было здесь сумеречно и пахло плесенью.

— Шкафчик можно отодвинуть! — предложил Юрий Аркадьевич. — А столик К окну… Сойдет, так сказать? Как полагаете?

— Сойдет, — сказал Мишаня. И тут же вспомнил дедовские шутливые рассуждения. «Вот тебе и чин, и кабинет! Телефона вот только не хватает…» И, словно разгадав Мишанины мысли, Юрий Аркадьевич извинительно вздохнул:

— Телефончика, к сожалению, не имеется, Михаил Петрович! — И сжал губы задумчивой ниточкой. — Впрочем, зачем он вам, телефон? Работа у вас, как говорится, крутись — не споткнись. А насчет инструмента не беспокойтесь. Это уладим…

Лицо у заместителя председателя стало вдруг скучно-озабоченным, казалось, забыл он о Мишане. Потом спросил:

— Может, у вас какие-нибудь вопросы есть ко мне? Вы не стесняйтесь…

— Как мне с жильем быть?

— О! Это дело нелегкое! — вздохнул Юрий Аркадьевич. — Строительство у нас, конечно, ведется. Но темпы, темпы… А что, в гостинице вам неуютно?

Почуял в его голосе Мишаня снисходительную насмешку. Будто знал точно, что не в гостинице сейчас живет Мишаня. Да и не только это. А и то, что делал вчера вечером Сенцов, где был и с кем был…