Своё и чужое: дневник современника - [6]

Шрифт
Интервал

17 декабря. В «Комсомолке» дневник и письма преуспевающего производственника. Кладет бетон, горит жаждой новых дел, но для чего бить в литавры? Сознания правильности своей жизни, своих успехов должно быть мало для человека. Описание личных радостей в свете их обыденного видения никому не интересно. К газетным публикациям можно подклеить сегодняшний разговор в учительской: — Вы, пожалуйста, не увлекайтесь новизной, забывая о старых, испытанных методах. — Как же без нового? Надо, надо. В такой век живём, что без нового нельзя.

Какова аргументация! Подделка под век там и тут без желания посмотреть в глаза правде.

Ест меня червь сомнения, настроение скверное. Три года назад выматывался на заводе, скрипел, как снег под ногами, голова была ясна, жил без натуги, любил. Странно, что одной полосе уже завидую. И любить — не любил, больше собой восхищался, своим умением говорить и казаться умным. Рита поверила, но честь ей, что ни на миг не признавала меня мужчиной. Теперь, должно быть, только улыбается, а нет-нет, да и затуманится. И у неё, и у меня тогда проснулись подлинные нежность, целомудрие, пылкость. Она по-женски привнесла это в наши отношения, так до конца и не раскрывшись. Пучок фиалок, однажды ею подаренный, я и сейчас обоняю. Помню первый её поцелуй, долгий и сладкий, трепетные чуткие пальцы. И как бы несовершенна была моя любовь, сколько бы в ней ни было ребячества и эгоизма, без неё я не трону женщину, не полюблю легко и безоглядно. Счастье, что моим смутным устремлениям к идеалу суждено было в первый же раз так сильно и прекрасно разрешиться.


1969


1 января. Новый год в компании друзей Зориных. Разумней было бы по привычке остаться дома, и тогда не стал бы смущённо улыбаться и скрывать неловкость. Анекдоты на вечную тему, невыразимая скука от заурядной болтовни. Все они слывут за порядочных, интеллигентных людей, прилично работают, занимают престижные должности. Сколько мог заметить, довольны всем. Для них работа и отдых — вещи совершенно противоположные, каждая со своим прописанным содержанием и ритуалом. Не дай бог так жить. Ведь раз этих людей уже жестоко обманули, а они даже не заметили, не спохватились. Единственной реакцией на случившееся стало отчётливое разделение жизни на служебную и личную, т е. то, что почти не встречалось до войны и после неё.

Тенденция развития всё явственней проступает наружу, а эти люди понять её не в состоянии. Вот чего я боюсь, думая о школе. Конечно, подростки станут порядочными людьми, но каких сил им это будет стоить, если после школы придется начинать сначала. А немалая часть так и останется просто работниками. Раньше в основном нужны были они, теперь люди иного рода. Растить таких — вот дело власти и интеллигенции. Типы тружеников были неизбежны в начале нашей истории. Мне легко теперь жить, потому что они были голодны и на одном вдохновении строили основы моего благополучия. Теперь наступила пора для трудностей другого рода, и никак нельзя сдерживать эти порывы, пытаясь подавить их или законсервировать, внушая изо дня в день слабым людям стандартный комплекс материального и морального благополучия. Даже с Новым годом не мог поздравить людей секретарь. Не нашёл проникновенных слов, а тупо бубнил затёртые фразы. Жить становится трудно, могут быть большие трагедии.

Дети есть дети. С них многое сняли, не потрудившись дать столько же взамен. Я с ними мягок, от иного подхода пользы не вижу. В школьном море не пловец, Аника — воин. Волна разбивается о берег, и вода исчезает среди камней. Но вот на последнем уроке окружили меня тесно шестиклассники и стали просить показать четвертные оценки. Не оценки нужны им были, а просто хотелось рядом потолкаться, заглянуть через плечо, задеть. Не умею ещё радоваться таким пустякам, замечать крохотные сдвиги в обычном течении будней. Пусть непослушны и шалят, но если 10 минут с удовольствием пели — это уже удача.

Ярые морозы, нежелание работать, бессонница. Нужен близкий человек. Если бы не книги — пропал. Думаю, что лучше пребывание в состоянии старосветских помещиков: они — добрые животные /именно потому и добрые/, с ними легко и безопасно. Существа промежуточные выше их по развитию, они схватили низменную суть жизни и приспосабливаются к ней. От них жди зависти и подлости.

7 февраля. Будь моя воля, распустил бы студентов по обширным полям науки, куда кого влечёт. Пускай бы писали творческие работы и мудро беседовали с профессорами. Уверен, что лишних не будет. Надо развивать не бездонность памяти, а бездонную способность к мышлению.

20-го приехал в Ростов, а 21-го пришёл Саша. Он опростился, понял необходимое. Признался, что очень хотел встретиться. Я тоже, но далеко не в той степени, как год назад. Отношения стали совсем ровными и уважительными, говорили мало, понимая друг друга с полуслова. Он верно заметил, что я развиваюсь замедленно. Но вот в чём штука: если я, вследствие такой замедленности, перешёл его дорожку, то он перейдёт мою в силу быстроты собственного роста.

Посмотрел «Карамазовых» Я не знаю пока Достоевского доподлинно, но предвижу, что скорое свидание с ним будет многообещающим. Какими бы ни были герои Достоевского, в пределах того, что им дано, они и созидатели, и разрушители. В четырёх утлах паршивого захолустья они умеют жить необузданным полётом страстей и желаний. Праведно ли, грешно — не важно. Важно, что сильно и талантливо. Очень занимает эта черта в человеке, переходить с одного уровня на другой до высокого накала на пространстве ограниченном, с заданными обстоятельствами, без видимой линии горизонта Ныне поглощены изображением героев другого рода, тех, над которыми царят мёртвые, но зато колоритные декорации: стройка, плотина, морозы, темпы…


Рекомендуем почитать
Записки из Японии

Эта книга о Японии, о жизни Анны Варги в этой удивительной стране, о таком непохожем ни на что другое мире. «Очень хотелось передать все оттенки многогранного мира, который открылся мне с приездом в Японию, – делится с читателями автор. – Средневековая японская литература была знаменита так называемым жанром дзуйхицу (по-японски, «вслед за кистью»). Он особенно полюбился мне в годы студенчества, так что книга о Японии будет чем-то похожим. Это книга мира, моего маленького мира, который начинается в Японии.


Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

Впервые выходящие на русском языке воспоминания Августа Виннига повествуют о событиях в Прибалтике на исходе Первой мировой войны. Автор внес немалый личный вклад в появление на карте мира Эстонии и Латвии, хотя и руководствовался при этом интересами Германии. Его книга позволяет составить представление о событиях, положенных в основу эстонских и латышских национальных мифов, пестуемых уже столетие. Рассчитана как на специалистов, так и на широкий круг интересующихся историей постимперских пространств.


Картинки на бегу

Бежин луг. – 1997. – № 4. – С. 37–45.


Валентин Фалин глазами жены и друзей

Валентин Михайлович Фалин не просто высокопоставленный функционер, он символ того самого ценного, что было у нас в советскую эпоху. Великий политик и дипломат, профессиональный аналитик, историк, знаток искусства, он излагал свою позицию одинаково прямо в любой аудитории – и в СМИ, и начальству, и в научном сообществе. Не юлил, не прятался за чужие спины, не менял своей позиции подобно флюгеру. Про таких как он говорят: «ушла эпоха». Но это не совсем так. Он был и остается в памяти людей той самой эпохой!


Встречи и воспоминания: из литературного и военного мира. Тени прошлого

В книгу вошли воспоминания и исторические сочинения, составленные писателем, драматургом, очеркистом, поэтом и переводчиком Иваном Николаевичем Захарьиным, основанные на архивных данных и личных воспоминаниях. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.


Серафим Саровский

Впервые в серии «Жизнь замечательных людей» выходит жизнеописание одного из величайших святых Русской православной церкви — преподобного Серафима Саровского. Его народное почитание еще при жизни достигло неимоверных высот, почитание подвижника в современном мире поразительно — иконы старца не редкость в католических и протестантских храмах по всему миру. Об авторе книги можно по праву сказать: «Он продлил земную жизнь святого Серафима». Именно его исследования поставили точку в давнем споре историков — в каком году родился Прохор Мошнин, в монашестве Серафим.