Свирель - [3]
— Ты мне, Костя, очень нравишься, потому что ты — как рыцарь.
А потом она скажет:
— Я сегодня одна в саду. И вот ключ от калитки. Никто сюда не придет.
Тогда Костя станет на колени и скажет:
— Я люблю вас.
И засмеется светлокудрая. Тогда Костя прижмется губами к ее ножкам.
— Костя! Костя!
Это тетя Сура ищет его. Она идет по дорожке в легком белом капоте, с распущенными волосами, бледная как всегда, со сказочными алыми губами.
— А! Ты здесь? Что ж ты молчишь, противный? — Она опускается на траву рядом с Костей и прижимает к его губам ладонь.
— Хорошо пахнет?
— Не знаю. Голова от ваших духов кружится.
— Так и надо. Так и надо, глупый.
— Не хочу я.
— Чего не хочешь?
— Так, вообще. Не хочу, чтобы вы так смотрели на меня.
— А ты закрой глаза.
— Ну, и закрою.
Костя закрывает глаза и чувствует, что к губам его прижимаются горячие, чуть влажные, мягкие губы.
Хочет Костя подняться, оттолкнуть непрошенную, но мальчишеские руки встречают женскую грудь, и неловко Косте бороться с женщиной. А в гимназии он умел бороться.
— Ах, какая вы! — говорит Костя сердито, подымаясь, наконец, от земли.
А тетя Сура лежит теперь на траве недвижно, лицом кверху, глаза закрыты. Лежит, как мертвая.
IV
Дядя Сережа сделал мат Косте. Сидит Костя смущенный перед шахматной доской. Королева, защищенная издали прочной турой, поймала короля. И король, и Костя как будто в глупом положении.
А дядя Сережа рассуждает:
— Ты сегодня, Костя, рассеянно играл. И вообще я не понимаю твоей задумчивости. Мальчик твоего возраста должен бегать, резвиться… А если сел играть в шахматы или задачу решать, будь внимательным, бодрым, а ты раскис и почему-то под глазами у тебя синие круги.
Костя неожиданно говорит:
— Я вас, дядя, очень люблю.
— Что? Любишь? Спасибо, чудак. Только ты мне зубы не заговаривай. Я давно с тобой хотел беседовать. Видишь ли, друг любезный, я буду говорить без предисловий. Ты, конечно, в гимназии всякие штуки о женщинах узнал, и все такое в этом роде. Так вот я тебе прямо говорю: будь осторожней. В твоем возрасте по ночам всякие мечтания и всякое другое бывает. А я тебе говорю: ерунда это. В свое время узнаешь: все это не так сладко, как говорится. А если будешь слюни распускать, беду наживешь.
— Вы про что, дядя?
— Ты сам знаешь. Не притворяйся.
Костя краснеет.
— Она сама ко мне пристает.
— Что? Кто пристает?
У Кости на глазах слезы.
— Я так… Я ничего…
— Нет, нет… Изволь говорить… Это, наверно, Анютка кухаркина…
— Ах, вовсе нет…
— Так кто же? Кому же приставать к тебе?
— Так… мечта моя…
Дядя вздыхает:
— Чудной ты, братец, ей Богу.
Да, трудно, трудно жить теперь Косте. По ночам — особенно. Когда все в доме угомонится и только из дядиной комнаты раздается тихий и мерный храп, Костя не знает, что ему делать, как быть теперь. Он лежит разметавшись, в своей постели и томится в истоме непонятной. Дверь не заперта в его комнату, но некому прийти к нему, а Костя все-таки ждет, прислушивается и дрожит.
Жарко под одеялом. Костя сбрасывает его. Но и рубашка опаляет тело. И ее снимает он. И так лежит нагой — тоненький и стройный, белее в сумраке.
Шепчет Костя молитвы.
— И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…
Иногда вскакивает Костя босыми ногами на пол и крадется к двери, и заглядывает в щель. Неясно туманится столовая, гостиная, а направо — Костя знает — коридор и комната тети Суры.
Костя хмурится.
— Эта тетя Сура — декадентка какая-то.
И вот опять прислушивается, не идет ли кто, не скрипнет ли половица. А вдруг войдет неизвестная, прекрасная? Сумеет ли Костя поцеловать ее, как целуют настоящие усатые мужчины? Нет, нет, не сумеет, конечно. Он только прижмется губами к ее ногам. И пусть не знает он ее имени. И ничего ему не надо. Только бы позволила ему неизвестная умереть так у ног ее, потому что волосы у нее золотые до самого пола…
