Свифт - [21]
Это — беспощадная сатира на церковь, на религию и клерикализм. Это — обвинительный акт господствующим классам, это — голос сотен тысяч пробуждающихся народных масс, голос, громко заявляющий о своих правах впервые в такой решительной форме.
Наряду с обличительной силой в этом оригинальнейшем произведении мировой литературы чувствуется известная слабость класса мелкой буржуазии, еще не решающегося вступить в открытый бой за свои интересы. Эта слабость внешне выражается в замаскированном, так сказать «эзоповом языке», которым вещь написана. Автор прибегает к форме аллегорической притчи, но аллегория весьма прозрачна и не вызывает никаких сомнений в истинных целях и намерениях Свифта.
«СКАЗКА О БОЧКЕ»
Еф. Зозуля
«СКАЗКА о бочке» — произведение не превзойденное по ярости озлобления. Это именно озлобление, а не злость, злой сарказм, безудержный, упоенный, иногда переходящий в исступление, в прелесть бешенства, как определял подобное состояние Лев Толстой.
Превосходное остроумие Сйифта, его неисчерпаемость, тысячи ядовитейших стрел, разнообразные выпады, различнейшие их оттенки, огромный диапазон ругани, начиная от открытой, прямой площадной и порнографической и кончая тончайшими видами иронического, полуиронического, порой еле уловимого, но жгучего издевательства — все это только приемы, только подготовка разящей силы удара.
Без приемов, без рассчета нет борьбы — хотя бы самой исступленной. Представьте себе отчаявшегося, совершенно впавшего в иступление человека — ведь и у него в борьбе есть некое подобие тактики. Он рассчитывает свои шаги, свои прыжки, свои отступления и. нападения. Он защищается одной рукой, ударяя другой и т. д. Только так можно расценивать разнообразие свифтовских нападок, ибо в основе они представляют собою не что иное, как исступление.
Это у Свифта является основным. Злость, не знающая ослабления. И, повторяем, если он разнообразен, остроумен, по-разному ядовит, иногда салонно, изысканно, а иногда откровенно грубо, — то это только потому, чтобы лучше и метче бить, крепче разить, по-настоящему и раз навсегда оплевать, осмеять, уничтожить противника.
С «Путешествиями Гулливера», этим величайшим остросатирическим произведением произошла необычайная метаморфоза: фабула вещи как бы отделилась от ее сути, особенно в первой части. Гениальная концепция вещи как бы оторвалась от ее тенденции, как отрывается иногда детский воздушный шар от веревочки и несется, неуловимый, в простор голубого неба. «Гулливер» именно так «оторвался», став из серьезнейшего, глубочайшего, труднейшего произведения любимым чтением не только взрослых, но и детей всех стран.
Это интереснейшее явление, к которому мы вернемся при разборе «Гулливера». Оно объясняется тем, что в «Гулливере» горькая пилюля свифтовской сатиры дана в блестящей и занимательнейшей оболочке.
Что же касается «Сказки о бочке», то здесь, вследствие публицистического построения вещи, свифтовская злость дана в сгущенном неприкрытом виде, в открытых формулировках, и того, что произошло с «Гулливером», — с ней произойти не может.
«Сказка о бочке» — это — лаборатория свифтовской сатиры. Это— арсенал, переполненный всеми видами оружия.
Но хочет ли, может ли этой книгой ограничиться Свифт? Высказался ли он хотя бы в ней полностью, до конца?
Нет. Ему мало этой тучи, этого урагана, этого тайфуна ругани, какую содержит эта книга.
Он заявляет в предисловии, что «вот уже несколько лет, как он собирает материалы для «Панегирика обществу», к которому он хочет присовокупить особую часть под заглавием «Скромная защита поведения сволочи во все века».
В предисловии к «Сказке о бочке» он излагает свои взгляды на сатиру, на современное ему общество.
Глупость, подлость, мерзость, зловоние, свинство и т. д. и т. д. — самые скромные из свифтовских определений, причем редко, когда это относится к одному какому-либо явлению. Большей частью, почти как правило, его нападения огульны: «глупость всей писательской клики», «глупость всей породы людской», к которой каждый час прибавляет все новые и новые пороки» и т. д.
Своих противников, кто бы они ни были, он хочет добить до конца. Он боится не добить их. Он ждет от них нападения большего, чем его нападение. Он боится даже поверженного врага, даже беззубого. «Люди с гнилыми зубами, не могущие укусить, тем лучше могут отомстить за этот недостаток зловонием своего рта».
Похвала — какая бы ни была — ему омерзительна. Он не выносит даже самого слова «похвала». Панегирик, хотя бы самый краткий, может, по его мнению, только оскорбить слух. Это свое мнение он пытается порой навязать даже природе человеческого общества: «побоями легче побудить общество к похвале, — как и людей к любви».
Против похвал он мобилизует все, начиная с древних писателей:
— «Один древний писатель ставит вопрос, почему посвящения и всякие другие ворохи лести вечно строятся на одних и тех же избитых общих местах без малейшей примеси чего-нибудь нового, почему они не только мучат и томят всякого христианского читателя, но и распространяют заразительную болезнь — скуку?»
