Свидетельство - [211]

Они прошли несколько шагов молча, затем Ласло заговорил о работе комиссий по проверке лояльности. А Сигети, будто отвечая ему, продолжал говорить о своем. О старых и новых офицерах, о настроениях рядового состава, о министерстве обороны… И Ласло вторил ему, рассказывал о положении с жильем, о буднях и трудах своего района.

Магда и Штерн шли по Таможенному проспекту среди редких людских группок. Зашло солнце, небо сделалось серым, и на нем вспыхнула первая звездочка. Темнота еще не наступила, только исчезли тени. А лишенные их улицы — дома, витрины, кучи обломков — стали четко обрисованными и все же плоскими, как театральные кулисы, которые, несмотря на четкий их рисунок, кажутся ненастоящими, воздушными, бесплотными. И даже идти было странно легко… — после целого дня маршировки, стояния и работы в палатке, все время на ногах… Магде казалось, будто ее тело тоже лишилось своей тени — веса.

Штерн все время гудел над ухом ласковым, вкрадчивым голоском:

— Не так уж много весен у человека на веку. А такой вообще может больше не быть. Взгляните на мой пиджак, видите нитки — это ведь еще следы желтой звезды. Не думайте, что я эдакий-разэдакий капиталист, что сердце у меня жиром заросло… Нет, нет! Просто я жизнеспособный человек. Только и всего. И не будь я таким, то сгинул бы еще десятилетним сиротинкой. Я не искатель приключений. Для меня куда важнее объятий или там поцелуев само сознание того, что я содержу женщину, что мой труд дает ей возможность красиво одеваться, создает ей удобства жизни. Вот чего я хочу, поверьте мне. И еще, может быть… хочу избавить вас от беспочвенной надежды… — В каждом слове Штерна звучала логика, беспощадная логика жизни. — Подумайте сами, Магда… круг, где немцы еще сопротивляются, замкнулся. В Австрии, Чехии, Польше люди уже вышли из лагерей на свободу. Слухи об уцелевших распространяются быстро. Был бы ваш муж жив — вы бы уже давно об этом… знали. Ну, а те, кто остался в том узком кольце… Будьте реалисткой, Магда! Мы можем, конечно, питать надежды. Но мы знаем и немцев. Выслушайте меня! Я не прошу у вас ничего, но только примите мои слова всерьез. И знайте, что вот эти руки всегда и при любых обстоятельствах, даже на голой льдине, создадут все, что нужно мне и моей семье. Кто может сказать, как еще повернутся дела в политике? Кто? Но там, где проживут другие, проживем и мы. Что бы ни случилось… И чуточку лучше, чем другие…

Они перешли мост и, спотыкаясь, зашагали по щербатой набережной. Дунай был зеркально-гладкий и отливал сталью, напоминая скорее тихое озеро. Только у обломков моста пенилась вода, но и здесь казалось, что на речную гладь, на сломленные фермы чья-то рука набросила искрящееся, шелковое покрывало, чтобы скрыть руины от посторонних глаз.

Магду вдруг охватило неприятное, тревожное чувство, голова закружилась, ей показалось, что она сейчас упадет в воду. Мысли метнулись к дочурке. О, боже! Всех детишек в доме они, уходя на демонстрацию, поручили одной старушке. Как-то она одна с ними там управляется?

— Пойдемте побыстрее! — нетерпеливо сказала она Штерну.

Сечи и Хайду возвращались в числе последних, оставив после себя в парке только любовные парочки, имевшие намерение обосноваться там надолго. Издалека, со стороны Английского парка, доносился визг, смех, рычание бумажных трембит. Они неторопливо шагали по проспекту Ракоци. Впереди шли их сдружившиеся жены. У Хайду была очень милая жена, простая, рассудительная, опрятная и по-девичьи хорошенькая. Уж куда интереснее таких красуль, как Клара Сэреми! Женщины судачили о своих домашних заботах: о квартире, еде. О том, что мужья теперь и по будням носят праздничную одежду: на заседания, на собрания, в Национальный комитет…

— А денек хорош был! — подвел итог Сечи. — Сколько народу! Полмиллиона, не меньше.

Хайду загадочно улыбнулся.

— Знаешь, дружище, если бы люди вместо флагов и плакатов несли на палочках над головой свои идеи и свою совесть!.. Сколько было бы тогда красных флагов и сколько зеленых? Ладно, ладно, понимаю — политическое значение в международном масштабе! — И он заговорщически подмигнул Сечи: мол, мы-то с тобой знаем, что нужно знать.

Сечи помолчал, потом заметил:

— Сплотиться нам нужно, вот что! И вымести из управления всех, кому там не место. Взамен ввести хороших товарищей… А то ведь эти… они нам и кланяются и угодничают, но все же хозяева они — не мы. Посмотри, как они с Озди и с Альбином Шольцем раскланиваются и как с нами.

— Ну, как знать, как знать! — пожал плечами Хайду. — Кто там хозяин — это мы еще посмотрим!.. Политиком нужно быть, дружок, так-то! А вы, коммунисты, любите сверхбыстрые решения: вышли на демонстрацию две сотни тысяч человек, вы уже думаете: наш Будапешт! А только — ой ли? Не лучше ли выждать да посмотреть, пока уладится, утрясется все не только в столице, но и в стране в целом, и в районном управлении тоже. И ты и я — мы-то уже побывали во многих схватках. Были времена. А теперь пусть через это горнило пройдет и наша молодежь. Нынешняя!

— Я слышал, — осторожно, словно прощупывая почву, заговорил опять Сечи, — будто вы на Первое мая опять продукты раздавали… Картошку, муку, масло растительное. Членам партии, верно? А не лучше было бы… Ну, скажем, там, на массовке, приготовить обед? Общий, на всех… Вы бы дали свое, мы тоже что-нибудь раздобыли бы…