Свидетельство - [213]

А в те дни абонентов соединяла телефонистка, и уже по одному ее звонку можно было догадаться о многом: иногда аппарат только дзенькал тихонько, будто робкий гость у двери: дома ли хозяева?.. Но в тот памятный день комитетский телефон вдруг зазвонил нетерпеливо, настойчиво, так что все почувствовали, что рука телефонистки нажимает кнопку с особенной силой.

Почта была тогда в ведении министерства торговли, коммунистического министерства. Девушка на станции, обзванивая районные комитеты, не жалела сил, она звонила, звонила… «Товарищи, просьба не расходиться, после полудня, возможно, будет передано важное сообщение!» — сообщала она.

Никто не знал, о чем может быть это важное сообщение. Но после второго звонка, уже часов около четырех дня, стали догадываться: вторая телефонограмма ЦК рекомендовала иметь наготове флаги, плакаты на случай возможной демонстрации. Шани Месарош и еще несколько сообразительных ребят раздобыли большие листы упаковочной бумаги, планки, а учитель черчения принялся рисовать буквы.

День выдался ясный, теплый — настоящий весенний, майский день. С утра по улицам пробежался короткий дождь, словно только для того, чтобы прибить пыль. Дело шло к вечеру, но из шафраново-красных облаков на крыши и стены будайских домов, на мостовые улиц еще лился ясный дневной свет. Глухие стены, фронтоны зданий прочертили в этом желтовато-красном световом ливне длинные черные тени. По улице брели одинокие прохожие: большей частью то были рабочие из Пешта с рюкзаками за спиной. В шесть часов вечера сообщение было передано. Свершилось!!! Все, кто оказался в кабинете Сечи, моментально бросились к балконной двери. Ни у кого не хватило терпения возиться с замком, и все выскочили на балкон прямо через раскрытое окно с криками:

— Ура! Войне конец!

Прохожие удивленно смотрели вверх, замедляли шаг, останавливались. Удивление медленно сменялось печальными, мягкими улыбками. Казалось, люди не понимали, в чем смысл такой бурной радости. А те, на балконе, стояли, раскрасневшись от волнения, возбужденные, размахивали руками и кричали изо всех сил:

— Война кончилась! Войне — конец!

Ласло приметил внизу серое, усталое лицо, изрезанное бороздами морщин, тощую шею… Человек повернулся к балкону и глядел тусклыми глазами на стоявших там — будто на ярмарочных зазывал. Куда они зовут? А может, заманивают на какое-нибудь совсем не интересное, уже порядком наскучившее всем зрелище… Непонятно только, почему они зазывают с таким воодушевлением…

— Войне конец! — кричал Ласло и глядел в упор на это серое, усталое лицо… Человек едва кивнул, — понял, мол. И продолжал смотреть выжидательно, как бы подбадривал: а ну, скажи еще что-нибудь! Но Ласло нетерпеливо и настойчиво продолжал выкрикивать только эти два слова:

— Войне конец!

Между тем два часа назад, когда члены комитета стали уже догадываться, о чем может быть срочное сообщение, Ласло и сам вел себя вот так же, как этот пожилой человек. В первый момент в голову приходили только деловые, конкретные мысли: о том, что нужно известить другие партии, районное управление, полицию, венгерскую комендатуру. Потом демонстрация, митинг, — нужно выделить оратора, организовать митинг и возле советской комендатуры. Вероятно, скоро начнет уже смеркаться, — нужно обеспечить какое-то освещение: свечи, может быть, несколько фонарей…

Война для жителей Буды закончилась, собственно, в тот самый час, когда город перестал быть линией фронта. Освобождение означало для них и гибель фашизма.

И все же война продолжалась даже здесь, в городе, люди долго еще опасались артиллерийских налетов. Но и потом — пусть в другом, чужом краю — она бушевала, сея смерть и разрушения. Через Будапешт проходили войска — миллионы и миллионы советских бойцов, — и все они ушли туда, на войну. А оттуда возвращались пока лишь обозы санитарных повозок… Шли на войну вереницы грузовиков с боеприпасами, гудели в весеннем небе стаи самолетов над головой, — они летели к фронту, бомбить… А люди, только что пережившие все это здесь, в своем городе, словно не понимали, что война — и тогда война, когда ушла уже очень далеко, так далеко, что даже голоса ее не слышно.

А может, так оно всегда? Может быть, начало войн во все времена вызывает у людей больше тревоги и становится большей «сенсацией», чем ее конец?.. И если крикнуть сейчас в эго серое, усталое лицо: «На сто граммов увеличили паек!» — это произвело бы куда большее впечатление…

А может быть, весть эта приходит слишком поздно, чтобы люди еще могли радоваться ей?

Если бы война окончилась тогда, когда впервые у людей блеснула надежда на это, — после Сталинграда… Если бы случилось это на год, на полгода раньше — до того, как был разрушен их город и взорваны дунайские мосты…

…Магда тоже была в комитете в этот час. В переполненной до отказа комнате она, раскрасневшись, стояла у стены и вместе со всеми ждала телефонного звонка. А когда Сечи дважды повторил вслух известие, Магда, еще ярче вспыхнув, расплакалась. Она стояла у стены, кусая губы, а ее плечи и по-девичьи маленькая грудь вздрагивали от рыданий…

Конец войне, мир! В этот миг, наверное, каждый подумал о той цене, что он сам заплатил за него.