Свидетели - [34]

— На нем была шляпа?

— По-моему, скорее фуражка.

Отвечая на вопросы Каду, свидетельница сначала упомянула про шляпу, потом про фуражку.

— Вы убеждены, что он был не в шляпе?

Каду предъявил ей светло-серую шляпу, в которой в тот вечер был Желино. Ламбер вернулся домой в фуражке, и единственная шляпа, найденная в доме, была коричневого цвета.

— Уверена. Я знаю, что говорю. Я подождала, пока он пройдет под фонарем, чтобы получше разглядеть.

— Для чего? Полагаю, в тот момент вы не знали, что вам придется давать показания.

— Как я могла это предвидеть!

Прокурор на своей скамье проявлял некоторую нервозность. Он не ожидал, что Ломон займет в отношении свидетельницы такую враждебную позицию. Председательствующий не выходил за пределы своих полномочий, и упрекнуть его в предвзятости было нельзя, но антипатия к акушерке была тем более удивительна, что до сих пор он проявлял терпимость ко всем свидетелям.

— Стоя на балконе, вы как бы находились над путями?

— А как же! Балкон-то ведь выше полотна.

— В тот вечер вы ничего не заметили на насыпи или на рельсах?

— Было слишком темно. В том месте пути не освещаются; освещение есть только значительно дальше, со стороны будки стрелочника.

— Когда мужчина прошел под фонарем, вы его точно опознали?

— Да, господин председательствующий.

— Он шел по тротуару на другой стороне улицы?

Каду этого вопроса ей не задавал, и Армемье сделал пометку на лежащем перед ним листе. Жозеф, двигавшийся так бесшумно, словно плыл по воздуху, стал за спиной Ломона, наклонился к нему и прошептал:

— Вот письмо. Женщина наказала передать вам его немедленно.

— Та, что пререкалась с полицейским?

— Да.

— Где она?

— Сразу ушла.

Конверт, протянутый Жозефом, был дешевый, из тех, что продаются в бакалейных лавочках сразу по полдюжины. На нем не было ни адреса, ни фамилии, и Ломон, задумавшись, не сразу его распечатал.

— Кто же был тот мужчина, которого вы увидели?

Акушерка как будто ждала этого момента; она круто повернулась к скамье подсудимых, протянула руку и указала пальцем на Дьедонне Ламбера.

— Вот он.

По залу словно прошел электрический ток. Даже Ламбер вздрогнул и провел языком по внезапно пересохшим губам.

— Вы уверены, что опознали именно его?

— Совершенно уверена: на нем был светло-серый костюм, в котором я часто его встречала на улице.

— Он шел походкой пьяного?

— Вовсе нет. Нормальной, как у вас и у меня.

— Куда он пошел, миновав фонарь?

— Должно быть, к себе.

— Могли вы с балкона на Железнодорожной улице увидеть, как он входит в дом на Верхней?

— Конечно нет, и вам это известно. Когда я говорю, что он вернулся к себе, то это лишь мое предположение: он скрылся за углом, значит…

— Газовый фонарь, по вашим словам, находится метрах в тридцати от лестницы?

— Да, так я говорила.

— А на каком расстоянии от той же лестницы находится угол Верхней улицы?

— Почти на таком же. На один-два метра дальше.

— Иначе говоря, газовый фонарь находится на противоположном тротуаре почти на углу улицы. Почему бы человеку, особенно если он торопится, спустившись с лестницы и направляясь на Верхнюю улицу, не пойти кратчайшим путем, по диагонали, вместо того чтобы добираться до газового фонаря и лишь там поворачивать за угол?

Не найдя что ответить, акушерка сухо отпарировала:

— Каждый поступает, как ему заблагорассудится. Не мое дело объяснять чужие поступки.

Ломон вскрыл конверт и пробежал глазами лежащий в нем листок. Две строчки карандашом, почерк, как у первоклассника, в углу жирное пятно:

«Спросите-ка у этой Берне, не теткой ли она приходится молодому Папу».

Армемье со своей скамьи наблюдал за Ломоном. Ламбер, наклонившись к адвокату, что-то ему оживленно втолковывал. Он, видимо, возмущался, и адвокат силился его успокоить.

— Вы подтверждаете свои показания, госпожа Берне, и помните, что даете их под присягой?

— Я не лгунья. Коли говорю, что он, значит, это он и был.

— У вас не было никаких отношений с Ламбером?

— Никаких. Я знала его только в лицо.

— А по фамилии?

— Как всех в своем квартале.

— Вы и с Мариеттой Ламбер никогда не разговаривали?

Г-жа Берне заколебалась, явно собираясь соврать, но в последнюю минуту спохватилась.

— Один раз. Она приходила ко мне.

— Зачем?

— Сами можете догадаться. Я ответила, что такими делами не занимаюсь.

Ламбер показал, что его жена сама делала себе аборты с тех пор, как студент-медик научил ее этому. Очевидно, после особенно болезненного ей пришла мысль обратиться к акушерке.

— Когда она приходила к вам?

— Года два назад. Помню только, что в декабре. Я ее даже в дом не впустила.

Ломон некоторое время молча смотрел на нее, вертя в руках письмо. Он все еще не решался воспользоваться анонимной информацией, понимая, что, если содержащееся в письме сообщение не подтвердится, его, Ломона, строго осудят за вопрос, который будет сейчас им задан.

Все в зале должно быть почувствовали, что молчание председательствующего — прелюдия к чему-то драматическому, и замерли, вытянув шеи.

— Не скажет ли свидетельница присяжным, состоит ли она в родственных отношениях с одним из свидетелей, который еще не давал показаний?

Удар попал в цель. Лицо г-жи Берне окаменело. Челюсти плотно сжались. Казалось, акушерка вот-вот даст себе волю и осыплет председательствующего бранью, но она нашла в себе силы сдержаться.