Свидетели - [12]

— Извольте рассказать господам присяжным со всеми подробностями, какие помните, о событиях, происшедших девятнадцатого марта этого года.

Ламбер нерешительно молчал, не зная с чего начать, и даже вопросительно посмотрел на председательствующего, словно просил совета. Но тут вскочил Жув и начал что-то нашептывать на ухо подсудимому.

— Это была суббота. Я работал в гараже до шести и вышел вместе с приятелем. Мы выпили в кафе стаканчика по три и говорили про Желино.

— Кто этот человек, которого вы называете Желино?

— Один из любовников Мариетты, ярмарочный торговец. Каждый раз, возвращаясь в город с карманами, набитыми деньгами, он уводит ее и напаивает.

— Продолжайте.

— Я хотел отыскать Желино и начистить ему морду, но Фред — это мой приятель — отговорил.

Ламбер замолк, словно окончив рассказ.

— Что было дальше?

— Я проводил приятеля до автобуса и зашел в бар.

— Вы были один?

— Да. Там были какие-то люди, но я их не знал.

— Помните, как называется этот бар?

— «Подкова», недалеко от военного госпиталя.

— Продолжайте.

— Я выпил несколько стаканчиков, не помню сколько, и пошел домой.

— Вы не пообедали?

— Нет, время было уже не обеденное.

— В каком вы были расположении духа?

Ламбер не понял вопроса.

— Что вы собирались сделать, придя домой?

— Устроить Мариетте скандал. Стоит мне подумать о Желино или о каком другом ее хахале…

— Что произошло дальше?

— Я зашел в бар.

— В какой?

— Не помню. Недалеко от дома.

В висках у Ломона стучало: пора было заканчивать допрос; по пути домой на обед, пожалуй, стоит зайти к доктору Шуару и попросить лекарство. Ломон чувствовал: температура у него повышенная, и машинально пощупал пульс. Пульс был учащенный.

— Я пил, пока меня не выставили за дверь.

— В котором часу это было?

— Не знаю. Мне и на вокзальных-то часах стрелки было не разглядеть.

— Но вы все-таки помните, как вернулись домой?

— Помню, что подошел к дому и открыл входную дверь.

— Вы отперли ее своим ключом?

— Нет.

— Значит, дверь была открыта?

— Я ее просто толкнул, я это точно помню. Она открылась, и я чуть не упал.

— Вам это не показалось странным?

— А я ни о чем не думал. Повернулся к лестнице и заорал: «Мариетта! Иди сюда, старая…»

Ламбер вовремя спохватился:

— Извините.

— Что было дальше?

— Я услышал шум в комнате наверху и хотел туда подняться.

— С какой целью?

— Если бы вы увидели вашу жену…

— Со мной такого не случалось, — строго оборвал Ломон. Взгляд его посуровел.

— Так вот, я услышал шум наверху и хотел подняться. Но, не дойдя до площадки, свалился на лестнице; там меня утром и нашел комиссар полиции. Все это чистая правда. Остальное — враки.

Ламбер долго и напряженно смотрел на председательствующего, словно призывая попробовать опровергнуть его, Ламбера, слова; потом взгляд его медленно скользнул по публике и остановился на Люсьене.

3 Парижский скорый и приморский товарный

Третий присяжный заерзал на скамье; подстрекаемый своей соседкой г-жой Фальк, которая что-то нашептывала ему, он наконец решился и, как школьник, поднял палец. Ломон не знал его фамилии, но помнил, что нередко встречал его на улице в макинтоше и с желтым кожаным портфелем в руке.

Это был мужчина средних лет с грустными простодушными глазами навыкате, багровыми прожилками на щеках и такой же тучный, как судья Деланн.

— Третий присяжный желает задать вопрос?

— Если позволите, господин председательствующий.

Присяжный встал. От смущения у него дрожали губы.

— Хотелось бы знать, что пил обвиняемый после ухода из гаража?

— Вы хотите знать, сколько он выпил?

— Нет, что именно он пил.

Просмотрев список, Ломон выяснил, что присяжного зовут Шарль Лурти; он — страховой агент. Переведя дух, Лурти уселся на место. Ломон мог бы побиться об заклад, что страховой агент, судя по его облику и характеру вопроса — стыдливый алкоголик, много раз безуспешно пытавшийся преодолеть свою слабость. Его жизнь наверняка отмечена ежедневными мелкими драмами.

«Сегодня не буду пить аперитив», — дает он себе зарок.

Или:

«Сегодня выпью только один».

Вероятно, он перепробовал все существующие напитки в надежде побороть потребность в спиртном, которая стала непреодолимой и вынуждает беднягу красться, сгорая от стыда, вдоль стен, когда он возвращается домой — не дай бог, заметят, что он выпил.

Ломон сочувственно взглянул на него и обратился к обвиняемому:

— Что вы пили с вашим приятелем Фредом?

— Три перно.

— А потом в «Подкове», один?

— Перешел на виноградную водку: захотелось чего-нибудь покрепче.

Лурти, казалось, понимал его как никто другой.

— А в третьем баре?

— Позабыл. Но, кажется, где-то заказывал красное.

Ломон повернулся к страховому агенту, словно желая убедиться, что тот удовлетворен ответом, и, обведя глазами остальных присяжных, прокурора, молодого адвоката Жува, осведомился:

— Вопросов нет?

Затем стукнув слегка молотком по столу, взял судейскую шапочку и негромко бросил:

— Объявляется перерыв до двух часов.

Как только Ломон надел шапочку, все в зале поднялись, за исключением нескольких человек, преимущественно женщин: боясь, как бы их места не заняли, они прихватили еду с собой. Мужчины, толпившиеся в центральном проходе, уже закуривали. Двое жандармов незаметно вывели Ламбера: он проведет время завтрака в пустой комнате, где навестить обвиняемого имеет право только адвокат.