Свидания в непогоду - [34]

— А вы не обижайтесь. Узлову-то, срок придет, что́ доложим?

Шустров старался быть равнодушным, но это не удавалось. Упоминание имени Узлова неприятно ущемило его, точно Прихожин выследил в нем что-то оберегаемое, что не хотелось вытаскивать наружу. «Спросите об этом Береснева», — готов был ответить он, но промолчал.

— Агеев, — сухо сказал он перед уходом с фермы, — вы мне эту самодеятельность бросьте. Я же говорил: только посмотрите подвеску, а что делать и когда — решим.

Агеев ответил невозмутимо:

— Нам это ничего не стоило, и делу не повредило.

— Знаю. Но порядок всё-таки должен быть.

Петро стоял рядом, хмурил жидкие брови на Шустрова, ловил его взгляд. Столкнулся на миг с голубыми льдинками, впился в них, и, переведя дух, приоткрыл было рот, но льдинки, не задерживаясь, миновали. И только под конец они снова возникли перед глазами Петра, но теперь слесарь, не выдержав их прозрачного блеска, опустил свой взгляд. Он чувствовал, как мускулы теряют упругость и по всему телу расползается пугающее безволие.

— Иди-ка, Петро, проспись, — сказал Шустров и повернулся к Агееву: — Завтра Лаврецкий приезжает, закругляться надо.

В клуб Агеев и Петро возвращались вместе. Шли молча, в затылок, по невидимой в темноте тропе. Когда выбрались на дорогу, Петро поравнялся с товарищем, спросил, заглатывая слюну:

— Что он так, Вадим? Как можно так?

— Я почем знаю, — прихмурился Агеев.

В клетушке потрескивала затопленная дядей Костей печурка. Васильевна поставила на стол кастрюлю с борщом, сама разлила по тарелкам. Петро, похлебав через силу, отодвинул свою:

— Ну его… Пойду пройдусь…

Поднялся. В груди, в какой-то пустоте, завелся червячок и сосал, сосал. Надевая нерешительно ватник, Петро взглянул, на свой топчан с заправленной постелью, на весело румянившуюся печку, подумал: посидеть бы с товарищами…

— Петро, — окликнул его Агеев.

— Сорок лет Петро… Чего тебе?

— Смотри, ненадолго.

— Что я — привязанный? Не пропаду, чай…

В клубном зальце было людно. Петро открыл дверь — пахну́ло теплом, по́том, косметикой. Потоптавшись у порога, он вышел на улицу. Свет одинокой лампочки бесприютно метался у крыльца.

Внизу, на скрипучем снегу, несколько подвыпивших парней тузили друг друга, — этим вход в клуб был заказан. Спустившись с крыльца, Петро признал в одном из них Аркашку — колхозного плотника, гуляку; из бокового кармана его пальтеца нагло и соблазнительно посверкивало горлышко бутылки.

Еще в первый день, как только бригада приехала в Гришаки, Аркашка пришел на ферму знакомиться с механизаторами, а заодно и узнать — не богаты ли они полотнами для ножовки. Петро дал ему несколько штук, а дядя Костя подарил батарейку для карманного фонаря, и Аркашка чувствовал себя именинником. Чуть ли не каждый день он околачивался у клуба в подпитии, и его не пускали. Дня три назад, подцепив мимоходом Петра, он предложил ему «раздавить толику», но тогда слесарь отказался — и желания не было, и не хотелось подводить товарищей.

— Аркаша, — позвал Петро, облизнув горячие губы.

Плотник не мешкая подошел. Он был одет на живую нитку, но держался, — мороз, видно, махнул на него рукой.

— Аркаша, — заговорил в Петре червячок. — Где бы раздобыться?

Сообразив сразу, о чем речь, плотник пригнул в кармане бутылку, — пуста, мол.

— Погоди… У тебя сколько-нибудь найдется?

— Рубля два мог бы, — сказал Петро.

— Идем!

Они свернули через три двора в четвертый — к высокому дому с верандой. Дверь на веранду была приоткрыта. Поднявшись по скрипучим ступеням, Аркашка взял у Петра деньги — не считая, постучал в дверь. Петро прислонился к оконной раме и с чувством гадливости вздрагивал.

Высоко в синем безмолвии зарывался в облака месяц. «Лучше уйти, пока не поздно», — но невозможно было оторвать плечо от рамы. Прошло много минут, прежде чем вернулся Аркашка. По тому, как он конспиративно сказал кому-то: «сейчас занесу», Петро понял: всё в порядке, и облегченно перевел дух. Принимая от плотника стакан, он мельком пригляделся — сколько? А когда запрокидывал голову, все мысли и слова будто выскользнули из нее, ничего не осталось, кроме душной пустоты.

Спустя полчаса Петро и Аркашка, еще твердо ступая, вышли на улицу. До клуба брели долго, а когда пришли, оказалось, что это не клуб, а занесенная снегом рига. Тут появился какой-то бородач в тулупе, — опять звенел стакан, и ноги уже сами понесли Петра невесть куда. Он был один. Он видел и не видел дорогу, видел и не видел множившиеся в домах огни. Позже перед глазами замелькали окна клуба, — их было тоже с избытком. Кто-то, кажется, волок его, кто-то обжигал брезгливым взглядом…

Утром он выплыл из небытия, как из черной проруби, с трудом разодрал веки. Тяжелая голова, налитая горячим месивом, набатно гудела. Значит, не сдержался вчера… Мучительно, но нужно было припоминать подробности случившегося, — они ускользали, обрывались где-то возле риги. Что было дальше? Почему ноет предплечье?

Петро опустил ноги с топчана, огляделся: Агеева и дяди Кости не было. Проспал! Он торопливо ощупал карманы ватника, глянул в зеркало и заныл: до того омерзительная морда показалась там.