Свидание в Брюгге - [5]

Это не означает, разумеется, что Арман Лану чуждается нового в литературе или психологии. Психоанализу он, пожалуй, предается даже с излишним упоением неофита, которому невтерпеж поделиться недавно сделанными открытиями и приобретенными знаниями. Но его сильная сторона отнюдь не в этом. Арман Лану видит мир — видит его в красках, густых, насыщенных жизнью, плотью. В выработке его писательской манеры, очевидно, немалую роль сыграл юношеский опыт живописца. Не случайно в романе «Свидание в Брюгге» такое большое — почти символическое — место занимает Джеймс Энсор, с его «масками», помогающими Роберу Друэну осмыслить окружающее. На полотнах Энсора маски точно изваяны в красках, — так выпукло, так объемно передают они застывшее в неподвижности движенье жизни. Маски Энсора — лица одновременно человеческие и нечеловеческие, деформированные, уродливые, отталкивающие, вздутые, распухшие, иссохшие, это лица, превратившиеся в рыла, в хари, но бесконечно выразительные, будто все дурные страсти — корысть, тупость, похоть — извлечены в них наружу и взяты под увеличительное стекло. Гротескность этих масок, их ярмарочная примитивность, их колоритность, их нечеловеческая человечность привлекают Лану, как способ адекватного выражения безумья, как зеркало удручающего мира, потерявшего разум.

Но особое значение имеет для Армана Лану живопись мастеров фламандской школы. К творцам «Безумной Греты», «Триумфа смерти», «Корабля дураков» его влечет их органическая народность, их социальность, умение сочетать жанровые сцены с глубоким философским обобщением, их любовь к детали, перерастающей в символ, их полнокровный реализм, не боящийся аллегорий, преувеличений, гротеска, и их человечность, гуманность, жизнелюбие, пронизывающие даже полотна, которые потрясают изображением ужасов. Эта связь позволяет многое понять в романе «Свидание в Брюгге», — прежде всего сам выбор сюжета и места действия романа, на первый взгляд достаточно странного.

Издание «Свидания в Брюгге» завершает публикацию «Безумной Греты» на русском языке (романы «Майор Ватрен» и «Когда море отступает» были переведены ранее). Остается посоветовать нашим читателям познакомиться с триптихом Армана Лану полностью, ибо «Свидание в Брюгге» занимает свое, необходимое место в общем замысле писателя и общий замысел цикла помогает правильнее и глубже воспринять этот роман.

Л. ЗОНИНА

Свидание в Брюгге (Роман)

ФИЛИППУ ДЕ КОНЕНК

Мы здесь одни

Мы здесь одни

Мы дети дюн и ветра

Среди песков

Кружимся мы

В проклятом карнавале этом

Где дьявол открывает бал

Бал мертвецов живых

Armand Lanoux, LE RENDEZ-VOUS DE BRUGES, 1958

Перевод с французского Р. Родиной

Часть первая. Марьякерке

Глава I

Снег шел от самой границы, не переставая. Он вырывался из недр Севера и очертя голову кидался навстречу желтым огням машины, а те ненасытно глотали и глотали его. Снежинки соединялись в замысловатые фигуры, прихотливо менявшие рисунок, и, чуть коснувшись ветрового стекла, вдруг передумывали в последний миг и начинали таять, неохотно, как бы сожалея и грустя об этом. Слегка притормозив у желто-красного дорожного знака, Робер прочел: БРЮГГЕ, 14 КМ.

— Вот мы и во Фландрии. На французском надписей больше не будет.

— Прелестный вечер, — вздохнула Жюльетта, кутаясь в мех.

Когда ей казалось, что положение безвыходно, она прибегала к спасительным банальностям, супруги понимающе улыбались друг другу, и все сглаживалось. Но сегодня уловка не удалась. Жюльетта включила радио. Сперва послышалось лишь пришепетывание, что-то легкое и веселое; вспомнились летние каникулы, поездки на Юг. Новая машина еще свеже пахла кожей. Робер сидел в одной куртке: отопление работало превосходно. Но Жюльетта зябла, она всегда зябла, когда чувствовала себя несчастной.

Приемник разогрелся, засветился зеленым глазком, и стал отчетливо слышен орган Мортье! Нет, решительно всюду одно и то же: сперва таможни — французская, бельгийская; голубой цвет, цвет хаки; кепи, фуражки; и те же полицейские, и такие же объявления, только здесь — по-фламандски. И вот теперь Мортье с его роковыми страстями, словно вбивающий гвозди в голову. Отвратительный инструмент, неотвязный, как шарманка на ярмарке! Падам, падам — неслось из приемника. Падам, падам — разудалая пляска смерти нашей цивилизации, механизированной и милитаризированной.

Машина делала сорок километров в час, ветер гнал по дороге снежные валики, то сдувая, то снова наметывая их.

— Если и дальше так будет, — сказал Робер, — придется немного спустить шины.

Оттого что «аронда» еле ползла, время тянулось бесконечно. Большие придорожные тополя, исхудавшие и обессилевшие, раскачивались на ветру и плели из ветвей кружевной узор на фоне ночного неба. Пейзаж, который развертывался вокруг, был похож на негативное изображение.

— Ну вот, скоро и Брюгге, — сказал Робер. — Остенде остался слева. Как, должно быть, красиво Северное море! Интересно, что в такую погоду делают малютки-сирены?.. Ты знаешь легенду о маленьких сиренах?

Жюльетта не ответила. Обернулась назад. Там на заднем сиденье, вытянувшись, спала девочка. Жюльетта приподнялась, стукнулась головой о потолок, вскрикнула скорее не от боли, а потому что настроение было паршивое, и встала коленками на сиденье. Краем глаза Робер увидел маленькие узкие туфельки на высоком каблучке. Улыбнулся. В декабре, в разгар зимы, она ехала из Парижа в бальных туфельках, и куда — во Фландрию! Верна себе! Жюльетта еще плотнее укутала ребенка в пестрое марокканское одеяло, которое Робер привез из Марракеша, куда он недавно совершил паломничество.