Светунец - [5]

как набат для ранимой души.

Годы грузом ложатся на плечи,

тяжело ли, легко ли — неси,

и никто в этом мире не вечен,

хоть у вечного неба спроси.

Дорогая, печалиться рано,

верить с болью в печальные сны,

пахнут травы увядшие пряно,

умирают цветы до весны.

Ничего, что седины кудлаты —

ветром времени так взметены!

Мы с тобой комсомольцы тридцатых

и солдаты великой войны.

Земляки

По преданьям стариковским,

наше древнее село

от неробких ермаковских

поселян еще пошло.

А откуда их примчало, —

не записывал никто,

спросишь, — в шутку отвечают:

— Знает дедушка Пыхто.

Той родней гордился каждый,

И от дедушки того —

на пять тысяч сельских граждан

три фамилии всего.

Имена от дедов к внукам

замыкали скорый круг,

не менялись даже буквы,

а менялись, так не вдруг.

В каждом доме по Ивану,

а в которых и по два,

разберись тут без прозваний, —

закружится голова.

Даже Павлов, разобраться

и учесть по номерам, —

как Людовиков, немало

наберется по дворам.

Прав был дядя мой Василий,

дед говаривал не зря:

можно жить и без фамилий,

без прозваний жить нельзя.

Без прошения, без просьбы

окрестят тебя хитро,

ничего нет метче прозвищ —

сразу видно все нутро.

Прикипит то слово насмерть,

не стереть и не сорвать,

вот тебе и сельский паспорт —

ни менять, ни продлевать.

Букварь

В какой-то год,

                       не очень хлебный,

чтоб жить не так,

                           как жили встарь,

мой дед почувствовал потребность

купить мне старенький букварь.

В душе испытывая муку,

сменив калач, как вещь, на вещь,

сказал: «Купил тебе науку,

а ты того… денек не ешь».

Мы трудно жили в малолетстве

в полуустроенной стране,

зато уж твердо знали с детства:

букварь и хлеб — в одной цене.

Первый раз убит он был под Брестом…

Я убит подо Ржевом…

А. Твардовский

Первый раз убит он был под Брестом,

а второй — под самою Москвой.

Похоронки сразу обе вместе

За Иваном вслед пришли домой.

Получив, сказал своим сынишкам:

— Хорошо, что я не опоздал

на своих скрипучих костылишках,

а бумаги эти обогнал.

Все успели вволю надивиться —

радостные всхлипы, бабий вой:

две солдатских смерти на божнице,

под божницей сам солдат живой.

А живому жить и дальше надо

(горько быть для близких лишним ртом),

подновить навесы и ограду,

огород подправить над прудом.

На колхозных считанных краюшках,

зло ополовиненных войной,

три внучонка — маленьких Ванюшки —

вырастали за его спиной.

На кривой судьбину не объедешь —

вспоминал прошедшие бои,

вынимал по праздникам Победы

документы смертные свои.

Верно все: о смерти и отваге,

каждый прав был в том, что написал.

Только нету ни в одной бумаге,

что солдат два раза воскресал.

Саша Ерохин

Ерохин Саша умер,

десантник-фаталист,

наводчик первый «нумер»,

заядлый гармонист.

В восьмом его десанте,

в бою за город Керчь,

контузило сержанта,

да лучше б мертвым лечь.

В бреду потом метался

в восьми госпиталях —

в мозгу жила, взрывалась

горячая земля.

Пришел домой по чистой

и жил в своей избе,

слушок прошел речистый,

что парень не в себе.

А он, чего же лучше,

не знал, что слух о нем,

лечил больную душу

гармошкой и вином.

Писал девчатам письма

и в прозе, и в стихах,

ходил веселый, с мыслью,

что ходит в женихах.

Вот так, ни с кем не споря,

довольное вполне,

ходило рядом горе

с гармошкой на ремне.

ИВАН КАРТОПОЛОВ

Оставшимся на линии огня…

Оставшимся на линии огня

Моим однополчанам —

Комсомольцам —

Ни слова не услышать от меня,

Живого и обласканного

Солнцем.

Не тронул

Буйный времени поток

Ту высоту,

Что воины не сдали,

Их распоследний воздуха глоток

Был с привкусом

Степной полынной гари.

Захватчиков

С родной земли гоня.

Они свое исполнили, как надо,

Но у меня ни ночи нет, ни дня,

Чтоб в память

Не врывалась канонада.

Под ливнем пулеметных трасс…

Под ливнем пулеметных трасс

Легли фронтовики,

Над их могилами не раз

Весна плела венки.

Пусть кое-кто твердит одно.

Усмешки не тая:

Мол, это было так давно,

Зачем же грусть твоя?

А у меня в душе не грусть,

Бывает, — что ни ночь, —

Я через годы сердцем рвусь

Товарищам помочь.

Каска

Сколько раз

По каске грохал град,

Грохал град

Осколочный, свинцовый,

Сколько раз

Кричали мне:

— Ну брат,

Сталевар, видать,

Был образцовый!

— Вмятин-то,

Царапин-то на ней!

Как ты умудряешься

Быть целым?..

Каску нахлобучив

Поплотней,

Молча я склонялся

Над прицелом.

Каска на себя

Брала удар.

Что еще меня могло

Спасти бы?

Где он, Неизвестный сталевар?

Как ему сказать

Мое спасибо?

Сыну

Опять разметалась вьюга

По памятным мне местам…

Я дал тебе имя друга,

Который был тоже там,

Где солнце в чаду мерцало,

Как будто в кошмарном сне,

Где птиц и зверей не стало

И лес погибал в огне.

Я видел и кровь, и трупы,

И злобу в прищуре глаз,

И если б не он, не друг бы, —

Мне было б страшней

                    в сто раз.

Сугроб наметает вьюга

На холмик в глуши степной.

…Я дал тебе имя друга

И верю, что друг — со мной.

ВЛАДИМИР ГЛЫБОВСКИЙ

Говорят, что как надо…

Говорят,

             что как надо

Мы не жили сполна:

То война, то блокада,

То другая война.

И опять нет покоя,

Дела — только держись!

Ну, а что же такое

Настоящая жизнь?

Будем строить

                      и мерзнуть

На высотных ветрах,

На Магнитке на звездной

Водрузим алый флаг.

Мы в своем государстве

Правим властью своей,

Мы — рабочих династий,

Большевистских кровей.

Срез земли

Сердитый трактор тарахтит с утра.

Срезая землю теплыми ломтями…