Светунец - [10]

по плетям мокнущей травы.

Бегу и падаю на землю.

Дурманит мозг хмельное зелье

холодной преющей листвы.

Былое к сердцу подступило.

Через меня перекатилось

опавших листьев колесо.

Оно прошло над головою

и вдруг осыпалось листвою

на побледневшее лицо.

И будто зыбь прошла по саду.

Встаю, цепляясь за ограду,

ссутулившись иду назад.

Дух осени блуждает в ветках.

Смиряя дрожь, в одежде ветхой

молчит под серым небом сад.

В свете березок, туманом окуренных…

В свете березок, туманом окуренных,

из разнотравья тревожного лепета

белая-белая церковь Никулина

в синь устремилась тоскующим лебедем.

И тишина, навсегда потрясенная,

звон колокольный доносит из прошлого.

Снова мне видятся хаты сожженные,

снова мне слышатся песни острожные.

В пояс бурьян над деревней заброшенной,

солнце плывет в глубине бесконечности.

Долго стою я один-одинешенек

на перекрестке забвенья и вечности.

На закате тучи горячи…

На закате тучи горячи,

на закате красные грачи

мечутся и падают за поле.

Мне бежать туда —

не добежать,

мне кричать туда —

не докричать —

сердце

задыхается

от боли.

Слышу громыхающий закат,

вижу отдыхающих солдат,

пыльные поникшие деревья…

А потом свинцовый едкий дым

льется по развалинам пустым,

и грачи мелькают над деревней.

На закате тучи горячи.

На закате красные грачи.

Не каюсь, что нынче пришлось мне…

Не каюсь, что нынче пришлось мне

покинуть родимый порог, —

смычки деревянных полозьев

скользнули по струнам дорог.

То белая елка, то берег

ручья возникают из тьмы.

Играют в лесу на свирелях

веселые ветры зимы.

Шалеют вспотевшие кони

от уханья старых саней,

и падают мне на ладони

холодные искры с ветвей.

ЛИЛИЯ КУЛЕШОВА

Комсомольский проспект

Есть у города свой

Комсомольский проспект.

Он еще не обжит

И никем не воспет.

Молодой и веселый,

Как весенний рассвет,

Он, как честность, прямой —

Комсомольский проспект.

Я вижу, что меня — все меньше…

Я вижу, что меня — все меньше,

Меня все меньше,

Тебя все больше,

Хоть это и не видно внешне,

Тебя все больше,

Меня все меньше.

Приобретая супервещи,

Ты остаешься в них все дольше.

Кого из нас коснется меньше

Все то, что не поправить больше?

Но, отвергая образ прежний,

Нет истины светлей и горше —

Меня становится все меньше,

И оттого тебя — все больше.

ВАСИЛИЙ УЛАНОВ

Кровельщики

Обманчиво осеннее тепло:

сгустились тучи, небо потемнело.

К полудню снег на кровлю понесло,

сгребать его — «веселенькое» дело!

И стынет битум в варочном котле,

и рубероид не раскатишь круто.

Ему бы сутки полежать в тепле,

но дорога́ нам каждая минута.

А вдруг всерьез нагрянут холода?

Нрав у природы так непостоянен…

И вырастет у стройки «борода»,

которой нет ни в графике, ни в плане.

И обжигал нас острый ветерок,

когда мы крышу все же в срок покрыли,

растаял снег, и в золоченый рог

трубил октябрь, и дни, как летом, были!

За оградой

Огражден высоким частоколом

да еще с колючкой по зубцам

дом соседа, что стоит за школой

грозным искушеньем сорванцам.

За оградой яблоки и сливы

клонят ветки чуть не до земли.

На калитке кто-то торопливо

нацарапал мелом: «Куркули!»

По земле с багрянцем осень едет…

По земле с багрянцем осень едет

и вершит тоскливые дела.

Вот деревья, что о лете бредят,

раздевает ветер догола.

Страшно обнаженными ветвями

им махать.

                 Привыкнут,

                                   ничего…

Время от меня летит кругами,

Все острей я чувствую его.

ЛЮДМИЛА СОСНОВСКАЯ

Напев

Все сложнее живу,

Может, годы повинны,

Может, просто устала

От забот и дорог.

Вдруг негромкий напев

Русской песни старинной

Всколыхнул мою душу

И сердце обжег.

Он прорвался ко мне

Через стереогромы,

Сквозь живую завесу

Чужих языков.

Как Россия сама,

Задушевный и скромный,

Не опошленный звоном

Гитарных оков.

А ведь помню, что я

Его слышала раньше,

Еще бабка моя

С ним узоры ткала.

Отчего лишь теперь

Он тревожит и ранит?

Видно, я до него

Лишь теперь доросла.

Мои сверстники,

Послевоенные дети!

Мы росли, как грибы,

Не нуждаясь ни в чем.

Как спешили мы жить,

Все изведать на свете,

Все узнать, что к чему,

Что зачем и почем!

Перед нами мелькали

Картины и лица.

Пробежались по классике

И налегке

На роялях бренчали,

Зубрили английский,

Забывая порой о родном

Языке.

Нас кружила эстрада,

Пели «Битлы» и «Бони»,

Иностранные фирмы

Диктовали фасон.

И крутились кассеты

На магнитофоне,

И хрипели певцы,

И стонал саксофон.

…Мы душою поймем,

Что умом не осилим,

И того не отнять,

Что узнали, прозрев,

И спокойно глядит

Голубая Россия,

Пока в сердце у нас

Тот старинный напев.

Я поверю, как утешенью…

Я поверю, как утешенью,

Златогорлому песнопенью

Одинокого соловья.

Полагаясь на краткий опыт,

Я поверю в зеленый шепот

Трав, склонившихся у ручья.

И, совсем потеряв сноровку,

Я поверю шальной уловке

Светляка, что похож на звезду.

И меня позабывшему другу

В трудный час протяну я руку

И на помощь ему приду.

Я поверю, хоть на мгновенье,

В запоздалое откровенье

И раскаяние врага.

И, обнявши тебя за плечи,

Я поверю случайной встрече:

Не скажи, что я не строга!

Ну а если беда настанет,

Если силы мои истают,

Как в тяжелом, больничном сне,

Если я задыхаться буду

И надеяться лишь на чудо, —

Кто-нибудь да поверит мне.

Через холмы, через равнины…

Через холмы, через равнины

                       светлым-светла

На дальний посвист соловьиный

                       река текла.

И новый день она встречала