Светопреставление - [20]

Я чуть было не погубил все дело, заступившись за Ваську и попытавшись представить его проступок хулиганским, а не антисемитским (сейчас я, конечно, сомневаюсь в этом - где-то на родительской кухне подцепил, наверное, "вирус"), но в угоду собравшимся помянув зачем-то табуированный Израиль, о котором все молчали, как рыбы, читая газеты и клеймя на своих собраниях международный сионизм и американский империализм и от нас требуя того же на еженедельных политинформациях перед уроками. Лучше бы я этого не делал. Все страшно возбудились и всю процедуру повторили еще раз - с начала и до конца. Вышли все из класса поруганные какие-то и в мыле только часа через три.

Так вышло, что это было первое коллективное действие класса "Б" - мы взяли на поруки антисемита.

Тайм-аут

Я вынужден взять передышку. Устал стоять на страже лезущей через верх из горшка каши: и всю не съесть, и выбросить жалко. Я говорил прежде, что намерен закопать описываемый мной мир, как закапывал в детстве золотые пластилиновые дублоны в дедовском саду. Но, может, это и не так. Может, я хочу упаковать его, сложить вчетверо, минимизировать и все-таки взять с собой? Или сохранить, как файл, чтобы некое "я" могло продолжить жить в нем, как червь в яблоке?

Чисто технически это непростая задача. В идеале на страницах должны бы оставаться только пиктограммы и названия глав, в содержание которых можно проваливаться на несколько уровней, но дальнейшие ходы были заперты известными только автору ключевыми словами, откликающимися на пароль. Никому ведь не нужно чужое прошлое в полном объеме, да и мне там не нужен никто. Хотя спрятать все равно ничего невозможно и "на анализ" нести придется, если придется, не стыд, а совесть.

Искусство, в принципе, как мне кажется, сводится к одному-единственному умению - различению вещей важных и несущественных. Оно проявляется в способности выделить ноту или членораздельный звук из шума, точное слово из массы приблизительных или ненужных слов, образы из бесформенной текучей стихии и красоты из хаоса и распада, а затем привести все добытое и еще животрепещущее в состояние относительной гармонии (для чего, как правило, потребуется маленькая война). У получившихся образований, зовущихся "произведениями искусства", имеются два основных признака-свойства: высокий уровень сложности (некоторые еще зовут это свойство "глубиной") и времястойкость (красота - лучший из всех известных нам консервантов). Во все эти банальные вещи я верю и ни в каком иначе устроенном искусстве сам не нуждаюсь. Пусть оно будет - как революция или "Черный квадрат" Малевича, но только пусть называется как-то иначе.

Свое невыдуманное повествование я шифрую, где только возможно, но одновременно хочу провести читателя по тому миру, с которым был породнен, поскольку никакого другого у меня не было. Что было и есть в нем такого сладкого, что умирать не хочется? Чем проникся Всевышний на седьмой день творения настолько, что вывел созданному отметку "хорошо"? Что значит "хорошо"? То есть лучше, чем было, когда ничего не было, - до творения и нашего появления на свет? Может, из-за интенсивности - цвета, запаха, звука, плоти, страсти, - незнакомой миру духов, где ни в морду дать, ни обняться, а место любви занимает слава без берегов? Но это только мои предположения. Поживем-увидим.

Подобно осветителю - направляя лампы, меняя фильтры, включая подсветку - я сам только готовлюсь поучаствовать в большом СВЕТОПРЕСТАВЛЕНИИ. Можно сказать, занят в репетиции. Сценарий этого гала-представления таков, что от роли в нем не уклониться никому. В слепящем луче света покажутся хотя бы на короткий миг лица всех и каждого - актеров, кордебалета, зрителей, дирекции, технического персонала и осветителей, в том числе подсвеченные совсем не так, как им хотелось бы, виделось или представлялось. Моментальное фото на память - и на пропуск. Без дублей. И всех-то дел. Такие пироги.

Читатель, однако, не любит, когда автор предается рассуждениям. Сам с усами. Поэтому самое время сворачивать лавочку мнений и признаний и возвращаться к оставленному повествованию.

Задворки просвещения

Так почему-то заведено было, что в Здании Просвещения ничего не могло делаться, в отличие от задворок, по душевной склонности, а все должно было происходить по плану. Расписание уроков, звонки, обязательства, рапорты, принесение клятв, дневники для оценок и "дневники природы".

Вот в одно прекрасное утро вся школа несет сдавать на анализы какашки в спичечных коробках и мочу в пузырьках. Легко представить себе этих сидящих где-то лаборантов, в одночасье заваленных фекалиями всех городских школ в мелкой расфасовке, на которой написано не что в ней, а наши имена и фамилии, школа, класс. Некоторым скупердяям или упрямцам приходилось пересдавать их повторно.

Самыми несчастными учителями в школе - шудрами - были учителя пения, которым из-за несерьезности предмета и его дионисийского характера никогда не удавалось поддерживать на своих уроках хотя бы видимость дисциплины. Никто и не собирался их слушаться, баян, скрипка или фортепьяно - нам было по барабану, мы горланили в полный голос, ржали, бегали по классу, стреляли из растянутой на пальцах рогатки бумажными скобками (проволочными стреляли по неживой цели и по надувным шарикам на праздничных "демонстрациях трудящихся") и вообще отыгрывались на учителях пения по полной программе за свое подчиненное и униженное положение на всех остальных уроках. Как нарочно, все эти учителя оказывались слабонервными и уже через пару-тройку лет такого преподавания начинали остро нуждаться в помощи психотерапевта или невропатолога.