Светлые века. Путешествие в мир средневековой науки - [73]
Корифей теологии более позднего времени, Фома Аквинский, придерживался несколько иного взгляда. Как и Августин, он верил, что засуху или дождь можно предсказать, наблюдая за звездами, и в то же время признавал, что пытаться проникнуть в будущее и предсказать поступки человека – суеверие и даже дьявольщина. Однако и тут присутствовала неопределенность. Если, писал Фома, небесные тела влияют на тела людские, а воля человека подчиняется нуждам и желаниям тела, получается, небеса способны воздействовать на мысли и поведение людей. Если я ворчу, когда голоден, то, вероятно, потому, что первичные элементы под влиянием звезд подчинили себе мою свободную волю[357].
Такие аргументы не впечатлили епископа Парижа Этьена Тампье. В числе 219 философских утверждений, осужденных им в 1277 году, был и ряд астрологических идей, в том числе предположение, что болезнь и здравие, жизнь и смерть раздаются по указке звезд или что свободная воля человека подчиняется власти небесных тел. Но самым сокрушительным для астрологии стало осуждение постулата, гласившего (в формулировке Тампье), что состояние небес и, соответственно, их воздействие повторяются каждые 36 000 лет. Что ни говори, а 36 000 лет – это явно намного больше, чем могут охватить исторические записи, так что никто не может узнать, что случится в следующий раз, когда небеса вернутся к такому же состоянию. Николай Орем, работавший в Париже в 1360-е годы, разбил это представление в пух и прах. В трактате, направленном против «астрологов, которые считают себя умными людьми, но выходят дураками», он математически доказал, что движение небесных тел несоизмеримо. Расположение планет относительно друг друга никогда не повторяется в точности. Поэтому астрологи, не имеющие точного образца в прошлом, не имеют и надежного основания для прогнозов[358].
В серии полемических памфлетов, направленных против астрологов и написанных в 1350-х годах и позже, Орем приводит и другие логические обоснования своего тезиса. Даже если круговращение небес действительно повторяется с точностью достаточной, чтобы строить на нем прогнозы, пишет он, расчеты астрологов все равно безнадежно неточны. Другие парижские ученые присоединились к его нападкам. Младший коллега Орема, опытный астроном из Германии по имени Генрих Сельдер, сосредоточился на таблицах, из которых астрологи брали свои данные. С особым усердием он высмеивал доктрину о Владыке года. Сама идея, будто Солнце, переходя в очередной звездный знак, способно кардинально изменить влияние другой планеты, – это полнейшая чушь, фыркал он. Сельдер развил аргумент Августина о непохожих судьбах двойняшек, рассказав историю о паре сросшихся близнецов. Они не только были зачаты, но и появились на свет в один и тот же миг, однако были совершенно непохожи друг на друга по характеру, к тому же один из них прожил немного дольше другого. Сельдер сделал вывод, что единственное, на что небеса действительно влияют, так это погода[359].
Эти напряженные дебаты опровергают стереотип, будто Средневековье было временем академического догматизма. Но даже скептики, подобные Орему и Сельдеру, не заходили так далеко, чтобы полностью отрицать влияние небес. Без ответа оставался вопрос: как же, в конце концов, осуществляется это небесное влияние? Надо понимать, что это был не единственный пример необъяснимого воздействия на расстоянии. Некоторые ученые предполагали, что тот же механизм лежит в основе загадочных свойств магнитов. При этом неоспоримое влияние небес на погоду, казалось, подразумевало, что здесь каким-то образом замешаны тепло и свет. Может, планеты влияют на дела земные с помощью тех же свойств, которые делают их видимыми?
Одна из теорий зрения предполагала, что планеты передают глазу крошечные образы самих себя. Альтернативная теория говорила о лучах, распространяющихся по прямой: с точки зрения геометрии подкупающая концепция, которая легко укладывалась в стройные диаграммы оксфордских учебников. Оксфордский магистр и епископ Линкольна Роберт Гроссетест позаимствовал учение о лучах у аль-Кинди, разрабатывавшего оптическую теорию в IX веке. Аль-Кинди написал трактат об астрологическом предсказании погоды, который был в ходу у математиков европейских университетов. Но для Гроссетеста искать какие-либо ответы у звезд – не считая признаков близкой перемены погоды – было занятием «тщетным и лукавым». «Юдициарные астрологи, – возмущался он, – сами обманываются и обманывают других. Их доктрины… дьявольское наущение, а их книги нужно сжечь». Это не мешало Гроссетесту с помощью своей теории лучей объяснять, почему в течение суток происходят прилив и отлив. Лучи, исходящие от Луны, утверждал он, отражаются от небес на дальнюю сторону Земли, поэтому воды стягиваются в двух направлениях одновременно[360].
Его ученик Роджер Бэкон вторил своему кумиру, но углублялся в детали и приходил к несколько иным выводам. Из третьей главы мы узнали, как геометрия объясняет, почему лучи, падающие под разными углами, формируют в глазу цельное изображение: дело в том, что лучи, падающие почти под прямым углом, оказываются мощнее всех прочих. Эта же теория, как считал Бэкон, объясняет и различные астрологические влияния. Бэкон представлял себе лучи, сходящиеся в заостренный конус. «На каждую точку земли, – объясняет он, – приходится вершина одного конуса, и каждая такая точка есть центр собственного горизонта». «Поэтому, – продолжает Бэкон, – близнецы в утробе приобретают разные черты, позже будут различаться по характеру, иметь разные склонности и заниматься в течение жизни разным ремеслом». Аналогия Бэкона между светом и влиянием небес с ее математически рассчитанными конусами лучей убедительно объясняла даже проблему сиамских близнецов. Но оставались вопросы, на которые пока не было ответа. Почему, вопрошали скептически настроенные философы, одни планеты горячи, а другие насылают холод?
