Светлые поляны - [6]

Витька расходился на полную силу и заканчивал легенду сражением за Берлин, что вызывало бурю аплодисментов всей «солдатской» палаты.

Рассказал эту побасенку Витька и Астахову, провожая его за околицу. Когда дошел до гидросамолетов, то чуть не свалился с высокого облучка ходка.

— Давай-ка, Виктор, гидросамолет домой. Время раннее — беспокойство выйдет, — сказал ему Астахов, протягивая сухую костлявую руку.

— Я вам принесу березовки, — сказал Витька. — Вмиг оздоровеете.

— Спасибо.

— Вот только тек начнется, и принесу… Если брать с умом, помаленьку, то березы разрешают… Вы, пожалуйста, потерпите до тека-то, не умирайте…

— Да ты, парень, какие слова говоришь! — рассердился Мазеин. — Оглобельную завертку тебе на язык!

Он стеганул плетеными вожжами Женкиста — тот встал на дыбы, собираясь было, как прежде, пронести седоков с ветерком, но внезапно осел, тяжело и обидно всхрапнув за свою немощь: и его молодость и силы остались в военных хлебных полях.

— Я принесу-уу! Березовку принесу-у-у! — крикнул Витька вслед ходку, скрипуче колдыбавшему по мерзлым колеям. — Чес-слово, принесу-у-у!..

В деревню Витька возвращаться не стал, хоть час и был ранним. Решил идти прямиком в школу. Портфель и три теплые оляпки прихватил, выходя из дому. Бабушка пристрожила: «Куды в такую рань навострился?» Как куда? Проводить Астахова, а потом в школу. Учился сейчас Витька в седьмом классе райцентровской десятилетки. Четыре километра туда, четыре — обратно. По сентябрьской сухой дороге — не даль, красота! Идешь себе, пленки ловишь, шары перекати-поля ногами поддеваешь. Утром, перед уроками, учитель физкультуры на зарядку всех выстраивает: сто метров неспешным шагом, двести метров тихим бегом. А тут четыре тысячи метров — туда, столько же — обратно. Неспособно только, когда занятия со второй смены. В темь шагать поначалу непривычно. Жгли факелы: куски старых фуфаек, облитые соляркой. Но факел полыхает, после яркого света глазам еще хуже усматривать путь. Ноги выручают. Бог знает как, но точно угадывают колдобины, повороты. Зимой — лыжи. Самодельные, из березы. Распаренные в банном котле, загнутые в дверном притворе. Зимнюю дорогу ноги тоже знают наизусть. Но вот весенняя — закавыка. Каждый день разная. А то и часа достаточно, чтобы крепкий примороз распустился, ноги проваливались в снежные проступы по колено. В весеннюю ростепель в классе висел терпкий запах разопревшей сыромятины и портянок.

Перед самым входом в школу, единственное в райцентре двухэтажное кирпичное здание, Витька остановился. У входа дежурные. Воротнички проверяют. Есть белый воротничок — проходи, нет — возвращайся домой, пришивай. И в дневники заглядывают. Подпись родителей по понедельникам требуется в особой графе. Достал ручку, ловко расписался: «И. Черемуха». За отца расписался. Мать его, Ефросинья Петровна, учительница этой школы, просматривает дневник редко: доверяет. И какой интерес просматривать, когда там почти одни пятерки? Даже по пению. У матери своих забот хватает: в начальной Черемховской школе сейчас учеников кот наплакал. «Контингент мал», — вздыхает она. В четырех классах — от первого по четвертый — всего семеро. Идет ребятня военных и послевоенных лет. Конечно, откуда ему быть, «контингенту-то», когда все отцы на войне страдовали. Даже собираются закрыть черемховскую началку из-за малого «контингента». Рядом, мол, районный центр, ноги не куплены — побегают. Витьке жалко, если закроют. Райцентровская десятилетка само собой — величина! И парты с крышками. И буфет с горячим чаем и булочками. И анатомический скелет человека в полную величину. И учителя ведут не все предметы, как мать — от арифметики до физкультуры и пения, а предметники — только один предмет. Потому и большие специалисты. Физрук, к примеру, запросто делает «лягушку» на турнике. Жалко Витьке черемховской началки. Не будет урока, который Ефросинья Петровна придумала: «Вот моя деревня». Даже и не урок совсем, а небольшой разговор перед субботними занятиями. «А сейчас, ребята, поговорим о своей земле… Что нового за неделю произошло…» И рассказывали наперебой, взахлеб… Ласточки гнезда вьют… Верба серая расцвела… Репродукторы в домах чинно-важно на стенах расселись… Электричество тянут, а трансформатора «повышающего» нет. И денег в колхозной кассе тоже не имеется — все богатство председатель Макар Блин ухлопал на тяжеловоза Гранита, которого самолично купил в госплемсовхозе… В саду стланцевые яблони прижились и пошли в рост… Чего только не было в этих рассказах! Часто они заходили за отведенные учительницей пятнадцать минут, и никто не сердится, что уроки продлятся дольше обычного, никто не обрывал рассказчика, не строил смешков, пускай даже событие, передаваемое рассказчиком, было малым, совсем крохотным на фоне районной жизни, тем более — областной.

Воротничок Витьки оказался в порядке: еще вчера с вечера постирал и пришил. Сам. Бабушка на первых порах было попробовала взять заботу о белых воротничках на себя, но Ефросинья Петровна предупредила: «Сам сделает, не маленький. За отца в дневнике расписывается? Расписывается. Вот пусть и о воротничках заботится». — «Ну и подумаешь, велика важность, кусок коленкора постирать хозяйственным мылом, погладить да пришить…»