Светлые поляны - [23]

За разговорами быстро летело время. Марфа Демьяновна успевала не только говорить, но варить хворост. Румяные, сочные от масла завитушки добродушно шкворчали на железных глубоких листах. Запах теста и сливочного масла заполнил весь дом. Осторожно, чтобы не поломать и не помять хворост, укладывала готовую сдобу Марфа Демьяновна в большой гусиный пестерь.

В это время и зашла в дом Марь-Васишна. В руках она держала завернутую в холстину крынку.

— Спорынья в тесто, Демьяновна! — поздоровалась Сиренчикова.

— Спасибо, — не отрывая взгляда от шкворчавших на сковородах завитушек, отозвалась Марфа Демьяновна.

— Хворост тебе голова доверил варить?

— Доверил.

— А раньше ко мне приходил с этим делом. Потому как сынок мой в своем райпотребсоюзе и масла расстарывался. Сливочного! Городского!

— Райпотребсоюз — государственный, — не удержалась от колкости внезапно замолчавшая Катерина. — А из сметанки сбитое Марфой Демьяновной масло не уступит городскому.

— Может, и так, — согласилась Сиренчикова, присаживаясь на печной порог.

— Че ж вы, Марья Васильевна, на порог-то печной присели?! — продолжала Катерина. — Деньги вестись не будут…

— Деньги не ведутся, если их ночью считать, — не осталась в долгу Марь-Васишна. — А для меня и дня хватает. Че же ты, Катя, не пришла за денежкой, когда фининспектор за налогом приезжал?..

— А так, — отрезала Катерина, — не понадобились!

— Как это не понадобились?! Хозяйство-то описали? Описали. И коровку. И машинку швейную. Ребят чем кормить станешь? На чем обшивать будешь.

— Обойдутся. Иринка с Егоршей заявили, что от коровьего молока у них животы пучит. Мы с Кондратом на воду перейдем. А вот для этого, — показала Катерина на свой начинающий округляться живот, — сама доить буду. — Не лезла Катерина в карман за словом. Вот и сейчас так отчеканила, что Марь-Васишна только руками развела.

— А зря. Переломила бы свою гордость да пришла за денежкой. Разве я когда тебе отказывала? Сотенку-другую… Как не выручить из беды…

— Я же сказала, не нужны мне… ваши деньги! — резко бросила Катерина и ушла в горницу, показывая, что разговор на эту тему считает оконченным.

Потом вернулась и произнесла тихо:

— Я вот у Ефросиньи Петровны заняла. До отчетного собрания… Она зарплату вперед на месяц вымолила, а мне дала. Понятно?

— Как ясный день, — скривила в усмешке губы Марь-Васишна. — Спеси нашим деревенским не занимать. Осудили на сходе, дак и че я, не человек? Раньше многие в мой дом за денежкой стучались, а тут ровно отрезало. Будто разбогатели все враз. Настя Мазеина и та возгордилась. А ведь голь перекатная! Нет ни рубахи-перемывахи… В доме тараканы подохли от голода, а не пришла…

Напрасно ждала Марь-Васишна своих односельчан. Никто не постучал в ставень, никто не торкнулся в ворота, хоть и держала она их незакинутыми. Ни перед приездом налогового инспектора, ни после. Ни за деньгами, ни за мукой, ни за картошкой. А раньше, бывало, за крынку муки (она продавала муку крынками) поклоны до земли били. Да что там за муку, за ковшичек березовой золы — березовая зола шла на щелок банный — благодарили. Не все печи в войну топились березовыми дровами. Тальник, осина, гнилье сосновое… Дочь Серафима заладила: «Мама, ты знаешь, уезжать надо нам из этой деревни!» — «Пошто?» — «Не будет нам здесь жизни после всего…» — «Петуха, че ли, красного подпустят?» — «Нет, одних оставят, совсем одних… С тобой люди уже и не здороваются на улице». — «Поздороваются, нужда заставит. Вот постой, фининспектор приедет».

Прошел фининспектор по дворам. Уехал. Но никто из деревенских и не заглянул в ограду сиренчиковского дома. Будто не существовало больше Марьи Васильевны Сиренчиковой в Черемховке. Словно и не давала она раньше ссуды. Правда, с процентами, как любила говорить, отсчитывая мятые бумажки, но ведь выручала…

Узнав, что председатель распределил по домам заказы на общеколхозный праздник, а ее обошел, «обнес», как говорят в Зауралье, когда не хотят оказывать знаки внимания нежеланному гостю, обиделась: «Че ж, Макар Дмитрич, решил совсем не знаться со мной?! Заказом обнес». — «Так решило правление», — коротко ответил председатель. «С возу баба — кобыле легче», — в лицо рассмеялась Марь-Васишна. «Вот-вот, правление так же и думает, — озадачил ее своим неопределенным ответом Макар Блин. — Аналогично и безапелляционно!»

В день, когда по селу поплыл аромат свежепеченого хлеба, не выдержала. Спустилась в подпол, достала крынку топленого сливочного масла и направилась к Марфе Демьяновне — знала, что ей поручил председатель варить хворост. И сейчас, развернув крынку, сказала весомо:

— Вот, Марфушка, три кило топленки. Взаймы без отдачи. На общий стол.

Марфа Демьяновна оторвалась от сковородок. Посмотрела на Марь-Васишну так, словно видела ее впервые.

— Спасибо, Марья Васильевна, но масла достаточно. Я с Катей вчера сбила цельную полукорчажку… Да и Макар Дмитрич со склада выписал подсолнечного, на добавку…

— Какой от подсолнечной добавки хворост? Топленка ему сласть дает.

— Благодарим, — снова удивленно взглянула на Сиренчикову Марфа Демьяновна. — Но я не возьму. Не возьму… На што? У нас хватит. Верно я говорю, Катя? — обратилась Марфа Демьяновна к Шаминой за поддержкой.