Светлая печаль Авы Лавендер - [3]

– Не говори глупостей, – мягко возражал Борегард. – Пусть это и американцы, они все же не станут мостить улицы золотом.

«Франция», как я узнала из своих исследований, было чудом французского машиностроения. В два раза превосходящее размерами абсолютно все корабли французского торгового флота судно должно было стать новым словом в скорости, роскоши, обслуживании и кулинарном искусстве во всем французском пароходстве. В свой первый рейс оно отправлялось из оживленного порта в городке Гавре в сорока двух километрах от Трувиля-сюр-Мер.

В 1912 году Гавр был местом четкого разграничения классов. Окруженный с востока деревнями Монтивилье, Арфлёр и Гонфревиль-л’Орше, от Онфлёра город был отделен рекой Сеной. В конце девятнадцатого века, когда соседние деревни Санвик и Блевиль примкнули к Гавру, над старинной нижней частью города образовалась верхняя, а связывала их сложная сеть из восьмидесяти девяти лестниц и фуникулер. Верхнюю часть занимали расположенные на склоне холма поместья богатых торговцев и судовладельцев, которые в начале девятнадцатого века нажили состояния благодаря работе обширного гаврского порта. В центре города находилось здание муниципалитета, Sous-Préfecture[5], здание суда, спортивный клуб Гавра и турецкие бани. Кроме того, там располагались музеи и игорные дома, а также несколько роскошных отелей. Именно в этой части Гавра родилось импрессионистское направление, и именно она вдохновила Клода Моне написать Impression, soleil levant[6].

В это же время в окрестностях и старых районах Гавра, где обитали рабочие семьи, и в низинных портовых кварталах, где трудились моряки, докеры и чернорабочие, царило запустение. Здесь господствовали последствия изнурительной и непостоянной работы, скверная система канализации и антисанитарные жилищные условия. Местные кладбища были переполнены телами умерших в результате эпидемии холеры 1832 года. И именно здесь появлялись первые жертвы прожигания жизни. Здесь возникли представители богемы, район красных фонарей, кабаре с женоподобными конферансье, где можно было заплатить за выпивку и развлечения, не снимая шляпы. И пока богатые гаврцы в верхней части города поднимали тосты за счастье и долгоиграющий успех, живущие в трущобах гнили среди нездоровой вони, вредных отходов, беспорядочных связей и детской смертности.

Для детей Ру порт, куда причалил корабль, был музыкой необыкновенных зрелищ, запахов и звуков, щекочущим нервы сочетанием причудливого и повседневного: океанский воздух, терпкий запах кофейных зерен, смешивающийся с острым духом рыбьей крови, горы экзотических фруктов и хлопок в мешках из грубой ткани с соседних грузовых кораблей, бродячие кошки и собаки с расцарапанными от чесотки боками и тяжелые сундуки и чемоданы, подписанные американскими адресами.

Среди многочисленных репортеров был фотограф, снимающий первый рейс судна на стационарную складную камеру. В то время как пассажиры первого класса занимали свои каюты, семья Ру вместе с остальными обладателями билетов третьего и четвертого классов ожидала проверки на вшей. Борегард посадил Эмильен себе на плечи. Оттуда ликующие зеваки были похожи на море широкополых соломенных шляп. Фото, опубликованное в парижской газете Le Figaro, запечатлело огромный корабль именно в этот момент; приглядевшись, читатель едва ли мог различить смутный силуэт девочки, таинственным образом зависшей над толпой.

Пускаясь в плавание спустя неделю после немыслимой гибели «Непотопляемого судна Британии», «Титаника», пассажиры на борту «Франции», явственно представляя холод воды за бортом, мрачно прощались с толпой, стоящей на далекой пристани. Один только Борегард Ру бросился на другую сторону судна, желая первым поприветствовать землю неограниченных возможностей, бронзовых улиц и водопровода в зданиях.

Семье Ру полагались две маленькие двухъярусные кровати, встроенные в стены каюты, и рукомойник посередине. Если Борегард делал глубокий вдох, то мог вдохнуть в себя весь воздух из комнаты. Маман жаловалась, что беспрестанные колебания корабля вызывают у нее учащенное сердцебиение. Однако детям ужасно нравилась крошечная каюта, даже когда из-за храпа Борегарда по ночам они оставались почти без кислорода.

«Франция» открыла им мир, о котором они не могли даже помыслить. Вечерами они ждали, когда зазвучит скрипка или волынка, возвещающие о начале импровизированного праздника среди пассажиров третьего и четвертого классов. А еще позднее они, затаив дыхание, ждали звуков из соседних кают – это было отдельным развлечением. Дети часами прислушивались к шумам, доносящимся сквозь перегородки, и давились диким хохотом, уткнувшись в грубую ткань подушек. Днем они исследовали нижние палубы, пытаясь проникнуть в помещения первого класса, куда пассажирам третьего вход был строго воспрещен.

Когда на горизонте показалась американская земля, у пассажиров вырвался коллективный вздох облегчения такой силы, что от него изменилось направление ветра и плавание продлилось на день дольше, но это пустяки. Они доплыли, навсегда подавив страх, что трагический конец «Титаника» предвещает их собственную несчастную судьбу.