Свет в окне - [63]

Можно не успеть.

Сейчас, укладываясь в эту идиотскую младенческую кроватку, даже странно было вспомнить, что когда-то, во втором классе, она приходила из школы и с наслаждением бухалась животом на просторную бабушкину кровать. Прямо в школьной форме. Засыпала – как уплывала; и спала крепко и сладко. Главная хитрость: надо было аккуратно и ровно расправить под собой платье и передник, чтобы не помялись. И – не мялись! Проснувшись, переодевалась и вешала форму в шкаф, как примерная девочка, какой она и была.

Сержанта дома не было. Вернулись почти в девять часов, и топить печку было поздно, а в апреле по ночам еще холодно. Поверх физкультурного костюма Олька натянула толстый свитер, Дорин подарок: он согреет.

Только бы завтра не надо было тащиться куда-то еще, как тогда к дяде Сене.

…У второго дядюшки – это было прошлой зимой – Таисия встретила больше понимания. Первым делом дядя Сеня поставил на стол бутылку и налил себе стакан, а гостье рюмку. Валя, его жена, торопливо шуршала на кухне какими-то обертками, варила макароны. Когда они сварились, хозяин уже несколько захмелел.

– Нет, что он себе думает, сукин сын, елкин корень! – громко выкрикивал он, размахивая вилкой, и Таисия почувствовала, что именно этого, такой вот мужской решимости, ей не хватало. Дядя Сеня сделает то, что не смог пока сделать никто другой: прикрикнет, припугнет Вовку… Одним словом, поговорит с ним по-мужски.

– Да прямо сейчас и пойдем; о чем разговор, елкин корень.

Он уже поднялся и стоял, озабоченно хлопая себя по карманам пиджака – не забыл ли папиросы, – застегнулся и решительно мотнул лобастой головой: «Пошли!». Ловко перехватил такси под носом у пожилой пары, и только когда приехали, обнаружилось, что не взял бумажник. Ну да не в деньгах счастье.

Зато не забыл сунуть в карман пиджака недопитую бутылку, очень пригодившуюся для решительного разговора с «сукиным сыном».

Так они и вошли в комнату: первым шел гость с грозно сдвинутыми бровями, за ним Таисия и дети.

– Ты, Володька, брось это! – заявил дядя Сеня, переступив порог.

Хозяин, любовно протиравший мягкой тряпочкой валторну, оторопело поднял голову, но тут же приметил опытным глазом оттопыривавшийся карман пиджака и с радостной улыбкой встал навстречу гостю. Раздалось командное: «Тая, рюмки! Ольга, там огурчики на кухне; сообрази ужин!».

И сладился какой-никакой ужин вокруг принесенной полбутылки, а потом и вторая, полная, нашлась – то ли в шинели, то ли где-то еще. Гость пошарил у себя в кармане и наградил малыша карамелькой («скажи спасибо, Ленечка»), дочки не было слышно – наверное, приткнулась с книжкой на кухне, – и Таисия с надеждой вглядывалась то в мужа, то в дядьку, всем сердцем надеясь, что вразумит он Вовку, вправит ему мозги. И станут они жить, наконец, как все люди, без кошмарных этих ночей, когда… Обязательно вразумит, ведь это не мямля дядя Мотя, а сам Семен Григорьевич Иванов – фронтовик, грудью защищавший Родину.

– Я в танке горел! – кричал фронтовик. – А ты выпей, Тайка, с нами, выпей, елкин корень! За то, чтоб Володька не смел больше пить, а то я…

Дядя Сеня выразительно сжал мощный кулак, и Таисия совсем успокоилась. Прогнала зародившееся подозрение, что за столом идет обыкновенная пьянка, – мелькнула такая мысль, прошмыгнула нахальной мышью, и вместе с ней подползла тоска, а потом страх, что эта пьянка кончится так же, как все остальные кончались… Нет, не может этого быть, дядя Сеня не для того пришел, чтобы напиться – он Вовку наставит на истинный путь, ведь он старше, он сильный.

Он и вправду оказался сильным – настолько, что сам вышел из квартиры и властно отмахнулся от племянницы, сующей ему деньги на такси и лепечущей слова благодарности («я так вам, дядя Сеня, признательна… в любое время… спасибо вам огромное» и прочие «заходите на огонек»). Такси довезло сильного человека до дому, где он рухнул и уснул, а на следующий день очень удивился бы, если бы ему рассказали, где он провел вечер накануне.

Визит родственника произвел на Таисию определенный терапевтический эффект. Она поняла, что все пьют, и ничего с этим не поделаешь. Пила Ксения, мать ее подруги Оли – в юности они были так неразлучны, что Таисия назвала дочку ее именем. Пил муж дворничихи Клавы – регулярно, в каждую получку. Машинистка Муза, с которой они вместе ходили в столовую в обеденный перерыв, жаловалась на своего хахаля: «опять пьяный приперся», но жаловалась с оттенком горделивости: вот, мол, хоть и пьян, а «приперся» именно к ней. Хотя что он такое – любовник, не более; у меня-то муж, семья; это важнее. Хорошо было крестному говорить: «Пойми, детка, Володе водки нельзя, ни капли». Немного спустя жизнь доказала сомнительность его утверждения: крестный совсем не пил, кроме рюмки кагора по праздникам, однако умер от инфаркта. Опять же Таисия хорошо помнила своего деда, который не то чтобы пил, но выпивал, бывало, крепко; и что? Дело разумел, как говорится, лучше многих непьющих – вон какую мебель делал! В мещанском вкусе, конечно, со всеми этими… бирюльками да завитушками; но в то время это было модно.

За неимением более подходящей аудитории Таисия все это излагала дочери. Та сидела в застегнутом наглухо свитере и угрюмо слушала, уставившись в книгу и поднимая изредка глаза на мать.