Свет в окне - [2]

Они еще три раза отдыхали, и хотя Григорий Иванович тянул вперед, но после каждого привала все тяжелее было ему вставать, и все медленнее он шел, тяжело, прерывисто дыша.

"Не дойдем мы", - с грустью и досадой подумала она, и тут же лес внезапно кончился. Они вышли на поляну. Лутохинский дворец смутно темнел впереди большой бесформенной массой.

- Вот он, - прошептал старик, - сейчас чуть передохнем и пойдем на ту сторону - там вход.

- Ты почему шепотом?

- Не знаю, а ты?

- Да мне страшно, вдруг там кто-то есть?

- Вот глупая, - возмутился Григорий Иванович, но без особой отваги в голосе.

Они стали обходить дворец, но, не признаваясь себе в охватившей их робости, на поляну не выходили, а шли по опушке леса. И вдруг остановились как вкопанные. В левом крыле дворца в третьем от угла окне горел свет. Григорий Иванович почувствовал, как пальцы жены впились ему в ладонь. Свет чуть-чуть дрожал, колебался, так могла гореть только свеча или керосиновая лампа.

- Не зря я боялась, - опять зашептала она, - пойдем отсюда скорее.

- Что же, так и уйдем?

- Уйдем, уйдем, никуда тебя не пущу!

Они еще постояли, прислушиваясь. Никакого шума из дворца не доносилось, и ничьи тени лампу не заслоняли. Но это не прибавило им смелости.

- Обидно, - вздохнул старик и повернул к лесу.

Она плохо помнила, как доплелись до дома, как она, шатаясь от усталости, стелила постель, и лишь одна мысль ее ужасала - теперь Григорий Иванович ляжет и уже больше не встанет.

Но все обошлось. Проснулась она поздно и услышала, как он что-то колотит во дворе под окном и бубнит себе под нос, как будто напевает.

- Никак тебе наше гулянье на пользу пошло, дед! - обрадованно крикнула она с крыльца.

- Да, я сам удивляюсь, откуда силы взялись, - он снял с верстака сколоченную рамку, - жаль вот только, что не получилось ничего с дворцом.

- Не расстраивайся, как-нибудь еще сходим.

- Ты серьезно говоришь? Неужели опять пойдешь, не испугаешься?

- Может, и пойду.

В обед пришел племянник, принес хлеба, крупы, рассказал все районные новости.

- Послушай, Петя, - сказал ему старик, - у меня к тебе просьба. По деревне разные слухи ползут об этом Лутохинском дворце, что якобы по ночам там кто-то шастает - то ли привидения, то ли еще кто. Мне как бывшему вашему учителю это неприятно. Со всеми слухами и суевериями надо бороться. Сходил бы ты туда с кем-нибудь на пару. Я в милицию не хочу обращаться еще на смех поднимут.

- Да что вам до слухов, Григорий Иванович, плюньте, пусть болтают.

- Сходи, прошу тебя, - сказал Григорий Иванович с такой тоской в голосе, что племянник недоуменно поднял голову и долго смотрел на него.

- А почему ночью?

- Ну днем там ясно никого нет. Поле рядом, трактора работают.

- Странно все это, но если вы просите, схожу. Я Саню соседского возьму, того, что из армии недавно пришел. Он десантником был, ничего не боится.

Племянник объявился снова через два дня.

- Ну что там? - нетерпеливо поднялся ему навстречу Григорий Иванович.

- Ничего, - развел тот руками, - абсолютно ничего, сплошная свалка мусора и никаких свежих следов людей. Хотя, конечно, место там неприятное.

В ту же ночь они снова вышли из дома. Пока шли улицей, в лицо брызгал мелкий дождь, но в лесу было суше, только редкие крупные капли время от времени стучали по брезентовому плащу старика. Они опять отдыхали в березовой роще, и старуха, как и в первый раз, с тем же испугом вглядывалась в окружающую темноту, и ей опять мерещились лихие ночные люди.

Григорий Иванович на этот раз решил сократить путь. Они пошли через поле. Идти по сжатой глинистой стерне оказалось труднее, зато здесь было не так страшно, и легче дышалось. Они дошли до середины и, выбившись из сил, сели под огромной копной соломы. Облака бежали так низко, что отсюда с земли казалось, задевают верх копны. За сеткой дождя не было видно конца поля, и старухе чудилось, что они сидят где-то в бескрайней степи, всеми забытые и заброшенные, и ждут своей смерти. Хотя они сидели на соломе, было холодно и жестко, и старуха почувствовала вдруг, какая эта земля, что держит их, стылая и огромная. Она все в себя принимает, как приняла ее двух первых детей, родившихся мертвыми, и их скоро примет тоже, и они станут соломой, редким ночным дождем или березами в той роще, где они отдыхали, и тоже будут стоять и вслушиваться вместе со всеми в ночную осеннюю тишину. Она даже всхлипнула.

- Ты чего? Плачешь?

- Да так я, чуть-чуть. Жалко вдруг стало.

- Кого жалко?

- Нас с тобой жалко, детей наших жалко, внуков.

- Внуков-то что жалеть, они гораздо счастливее нас будут.

- Если вырастут хорошими людьми, им будет так же тяжело и трудно, как нам было, - вздохнула она.

Лес оборвался неожиданно, как и в прошлый раз. И они опять по опушке огибали дворец, чтобы выйти к фасаду, и опять как будто в сердце толкнуло - в третьем слева окне горел свет.

- Пойдем туда, - решительно сказал Григорий Иванович, - поздно нам уже бояться.

Она покорно пошла за ним, вцепившись трясущейся рукой в его хлястик. Они осторожно заглянули в окно. На куче битой штукатурки стояла старая шахтерская лампа. Фитиль ее немного коптил, с левой стороны вытягивая длинную тонкую струйку дыма.