Валерий Дмитриевич ГУБИН
СВЕТ В ОКНЕ
Фантастический рассказ
Уже неделю Григорий Иванович чувствовал угнетающую слабость во всем теле. От малейших усилий дрожали ноги, плыло перед глазами. В воскресенье вечером он не выдержал и лег с виноватой улыбкой.
- Ты прости меня, Маша, что-то неможется.
- Заболел?
- Нет, видно, это уже не болезнь, а последний звонок. Да и пора честь знать - сколько можно коптить небо.
- Бог с тобой, что ты опять заговорил?
- На этот раз серьезно. Я чувствую. И отец мой и дед померли ровно в восемьдесят. Это нам такой срок отмерен, нашему роду. И мне совсем не страшно умирать, потому что ты еще будешь жить после меня.
- Не буду я жить после тебя, - старушка обошла со всех сторон кровать, заботливо подтыкая одеяло, - ты же меня знаешь, не буду ни одного дня.
- Будешь, - улыбнулся Григорий Иванович, - у нас ведь дети еще есть, нельзя, чтобы они враз осиротели.
- Молчи, дуралей, - она села рядом, сунула свою сухую маленькую ладошку ему под щеку, и они замерли так и просидели много часов, разговаривая друг с другом и друг друга утешая, хотя не сказали ни слова.
Была уже глубокая ночь, когда Григорий Иванович зашевелился.
- Помнишь Лутохинский дворец за Черным прудом?
- Помню, конечно.
- Говорят, что там есть какая-то комната, если прийти в нее ночью и немного там постоять, то вернется молодость.
- Слышала я с детства эти сказки.
- Наверное сказки, но все-таки давай сходим.
- Очумел, за Черный пруд идти ночью! Да откуда у тебя такие силы возьмутся?
- Мне кажется сейчас, что на это сил у меня хватит. Да мы и не за молодостью пойдем. Просто мне надо пойти. Последний раз с тобой прогуляться. Помнишь, когда-то давным-давно мы там были и тоже ночью.
- Что-то я не помню.
- А потом, кто знает, может, не зря люди говорят.
- Люди рады всякой чепухе, еще столько же лет будут говорить, старушка задумалась и представила себе этот жуткий Лутохинский дворец дикую фантазию давно сгинувшего помещика - обгоревшая коробка с провалившейся по краям крышей, с зияющими дырами окон и дверей, с обломками гипсовых статуй перед входом. Он и сейчас, наверное, выглядит так, как много лет назад. Ни у кого до этого "дворца" руки не доходят. И стоит он на небольшой поляне в глухом лесу. Была когда-то дорога, но давно заросла.
- Пойдем, Маша, сходим.
Она всмотрелась в его лицо, едва белеющее в темноте, и тихо сказала:
- Спи. Завтра сходим.
Весь следующий день она надеялась, что он передумает. Но Григорий Иванович, с трудом поднявшись к обеду, больше не ложился, а сидел на улице, с опаской поглядывая на небо - не пойдет ли дождь.
- Как чувствуешь себя?
- Да хорошо, хорошо. Я так славно выспался, и ноги вот почти не дрожат. Сижу, силы коплю.
- А если не дойдем?
- Потихоньку дойдем, с перекурами. Тут всего километра четыре наберется.
- Не боишься заблудиться ночью? Столько лет прошло.
- Ты что, Маша, я и сейчас всю нашу округу могу с закрытыми глазами пройти.
Стояла удивительно тихая, теплая для конца октября погода, словно природа, устав от бесконечных дождей, в преддверии близких морозов решила сделать небольшую передышку и замерла в неподвижности на несколько дней. Слышно было даже шуршание упавшего листа, который несколько раз приподнимался, переворачивался, чтобы выбрать себе место и окончательно улечься.
Когда совсем стемнело, старики долго сидели у окна, ожидая, пока улягутся соседи, мимо которых шла дорога в лес. Вот наконец свет погас, и они, стараясь не шуметь, вышли из дома и отправились в путь.
Лес встретил их приветливо. Здесь было совсем тепло и немного сыро. Они шли медленно - Григорий Иванович впереди, тяжело опираясь на палку, а старушка семенила за ним, держась рукой за хлястик его плаща. Ей все было страшно - и эта абсолютная тишина ночного леса, и непроглядная темень вокруг - и она озиралась по сторонам, вся сжавшись внутри.
- Да неужели ты правильно идешь, ведь не видно ничего?
- Правильно, мать, не волнуйся. Вот черничник, - он с шумом ударил по кустам палкой, - скоро он кончится и начнется березовая роща. Там и отдохнем.
Действительно, вскоре впереди забелели стволы берез. Григорий Иванович кряхтя опустился на поваленное дерево. Она села рядом и достала термос.
- Выпей вот чайку, я тут еще хлеба с салом взяла.
- Не могу, Маша, есть, что-то я сейчас очень волнуюсь. А ты поешь, обязательно поешь, - он обнял ее за спину, - не замерзла?
- А почему волнуешься? Тебе страшно?
- Нет, чего тут бояться. А волнуюсь от всяких воспоминаний. Я вот так же волновался, когда к тебе на свидание шел первый раз.
- Будто ты помнишь, как тогда волновался, - она недоверчиво хмыкнула.
- Помню - а как же, я это всю жизнь помню.
Посветлело, видимо поднявшийся ветерок немного сдвинул плотную массу облаков, и прямо над стариками засверкали, дрожа в лесных испарениях, две или три звезды.
- Вон как звезды дрожат, наверное, дождь будет.
- Сегодня уже не будет, разве что к вечеру соберется. Помоги-ка мне встать.
Они двинулись дальше, березовая роща кончилась, начались высоченные ели вперемежку с соснами, потянуло терпким запахом смолы, земля пошла плотная и почти голая. Григорий Иванович больше не загребал сапогами листьев, и они шли бесшумно, как две тени, еще более темные, чем окружающий мрак. Старуха думала про свой участок - какой он маленький, обжитый по сравнению с этой громадой леса, неба и тишины, такой странной тишины, которая как будто вслушивается во все вокруг, и потому они стараются идти как можно тише. И этот лес, и вся природа давно уже стали ей чужими, а сейчас ночью - так просто страшными. Но если бы эта тишина вдруг разорвалась и какой-нибудь громовой голос спросил: "А вы что тут бродите, старые люди? Что потеряли и что хотите от меня?" - она бы наверное не растерялась и сумела попросить еще несколько лет жизни Григорию Ивановичу и спокойной смерти им обоим.
